Урга и Унгерн

В городе беспорядков не было. Патрули ушли с улиц, над зданием русского консульства я приказал поднять российский флаг. Вестей от Чултун-бэйсэ не поступало уже больше трех дней. Монголы, обеспокоенные его судьбой, готовили вооруженный отряд для отправки в Нарабанчи. Я уговорил Блонского успокоить монголов, пообещав, что сам отправлюсь в монастырь и отыщу улясутайского сайда. Собрал своих казаков, взял местных проводников-улачи и выехал из города, а в пригороде меня неожиданно настиг Оссендовский. Он наотрез отказался возвращаться в Улясутай, и мне пришлось смириться с ним, оставив его при себе. Невзирая на глубокий снег, мы умудрялись преодолевать по сотне верст в день, меняли коней, ночевали в кочевьях и двигались дальше. На третий день затемно мы прибыли наконец в Нарабанчи. Настоятелем монастыря был в ту пору хутухта Джелиб Джамсаран, с которым Оссендовский, по его словам, был знаком и даже дружен. На подъездах к монастырю в направлении к нам двигалось несколько всадников. Заметив наше приближение, они развернулись и галопом поскакали в сторону Нарабанчи.

Хутухта встретил нас весьма тепло. Поднес мне хадак, который я с поклоном принял. Из его рассказов стало ясно, что с самого приезда в Нарабанчи Доможиров не успевал протрезветь. Буйный во хмелю, он со своим отрядом чинил всякие несчастья. Угон скота, конфискация монастырской утвари, расстрелы и грабежи… доможировцы не брезговали ничем. Оказалось, что прибывший несколько дней назад Чултун-бэйсэ с представителями двух торговых палат были арестованы и ожидали своей участи в полевом лагере Доможирова, разбитом у подножия монастыря.

Оставив Оссендовского при хутухте, я без провожатых, не дожидаясь утра, двинулся к бивуаку доможировских войск. Среди нескольких юрт выделялась размерами княжеская. Из нее доносился шум голосов и пахло мясным дымом. Перед юртой сидели у костра охранники-монголы. Я прошел мимо них, не встретив никаких препятствий. В центре княжеской юрты ярко пылал огонь, на почетном, противоположном от входа месте стоял резной деревянный трон, на котором восседал Доможиров. Из одежды на нем были только трусы, сапоги и папаха. По неизменной своей привычке он громко рассказывал какую-то забавную историю про битву с хунхузами у Мурукче. Бойцы валялись вокруг жаровни в живописных позах, было их человек двадцать. В юрте стоял довольно густой запах нестираного белья, перегара, жареного мяса, мочи и сырой кошмы, было довольно душно. На мое появление и тут не обратили никакого внимания. Некоторое время я стоял в дверях, привыкая к новой обстановке, пока наконец Доможиров не вытянул в мою сторону свой длинный худой палец.

– У нас гости? – осведомился он. – Ведите-ка его сюда!

Я не стал дожидаться провожатых, а, переступая через лежащих, подошел к трону Доможирова и остановился у его подножия.

– Ивано́вич! Жив, сукин ты сын! – с пьяной радостью объявил полковник, которого я теперь разглядел во всех подробностях.

С момента нашей последней встречи в ургинской тюрьме он не только не поправился, но стал еще более худ. Его жилистое костлявое тело было обтянуто мертвенно-бледной кожей. Лицо и шея по контрасту были значительно темнее, кисти рук, тоже смуглые, напоминали издали перчатки. Из рваных, грязных трусов набок вывалилась мошонка с яйцами, что никого из присутствующих нисколько не смущало. Доможиров слегка покачивался из стороны в сторону и время от времени резко мотал головой, как конь, отгоняющий в жару назойливых мух.

– Здравствуй, Владимир Николаевич! – поприветствовал я хозяина трона. – Я Ивановский, если запамятовали. Весело тут у вас…

Не почувствовав иронической интонации, полковник оскалился в щербатой улыбке и, дергаясь своим вытянутым лицом из стороны в сторону, хлопнул себя рукой по колену. В другой его руке был кубок, к которому Доможиров довольно часто прикладывался во время беседы.

– Налейте Ивано́вичу магайла! – громко потребовал командир, после чего сполз с трона на многочисленные подушки и пригласил меня присесть рядом.

Перегар он издавал застаревший – наверное, во хмелю провел не одну неделю. Мне нужно было вести с ним серьезный разговор, однако полковник в таком состоянии не был способен на осмысленную речь. Ждать его протрезвления я тоже не мог, поди знай, когда оно наступит.

– Владимир Николаевич, у меня к тебе есть важное дело! – доверительным шепотом вещал я в его красное ухо, торчащее из-под папахи. – Имеется приказ барона Унгерна!

При упоминании Дедушки Доможиров встрепенулся и, дико выкатив глаза, завращал ими с бешеной скоростью, после чего сдвинул брови и, прищурившись, изобразил сложную гримасу, выражавшую одновременно сомнение, подозрительность и страх.

– Унгерн здесь?

– Пока еще нет, но очень скоро он тут будет! – Я развел руками в красноречивом жесте бессилия перед грядущими обстоятельствами.

– Бойцы, пошли все вон! – проорал полковник.

Бойцы прекратили разговоры, уставившись на своего командира. Те, кто спал, проснулись, потревоженные неожиданным криком Доможирова.