Уральский парень

— Крепко ты спал, — насмешливо продолжал Макаркин. — Думал, не проснешься. — Потом зло добавил: — По мне, лучше бы ты не просыпался. Будь на то моя воля, я бы тебя все же поскорее отправил к праотцам, — разглагольствовал Макаркин. — Вообще-то я против тебя ничего не имел. Другому ты дорожку перебежал, земляку своему. Халява он, твой земляк. Столкнулся с тобой и перетрусил. Вишь какое дело.

«Как же его зовут?!» — мучился Балашов, как будто это имело какое-то значение. Спросил все-таки.

— Тебя как зовут, Макаркин?

— А что? На том свете похлопотать за меня желаешь? В рай определять не старайся, не пустят. А в ад и без блата попаду. На всякий случай все же запомни: Иваном зовут.

— Запомню. За тебя, по-моему, уже хлопочет Кукушкин.

— Ха, Кукушкин! — засмеялся Макаркин. — Тряпка! Как огня боялся меня. А я ему напомнил лесную сторожку. И еще кое-что. С тобой мы и раньше встречались, командир. Не помнишь?

— Мало ли цуциков приходилось встречать!

— Цуциков! Колупни-ка память. Сорок первый год под Барановичами. Когда наш эшелон расхлестали «юнкерсы». А? Правда, я вовремя смылся. Ты вспомни!

Балашов напрягал память: в самом деле, когда же он встречал этого косоглазого типа? Никак не мог припомнить. Во-первых, миновало два года. А во-вторых, Балашов мало общался с конвоируемыми, да и общаться-то было некогда: через полутора суток эшелон, принятый в Слониме, разбомбили.

— Я тебя тогда по усам запомнил, — прервал размышления Макаркин. — Они у тебя, как у таракана. Ты меня тогда чуть на тот свет не отправил. Твоя пуля бок саданула. Ладно вскользь, а то бы мне с тобой и посчитаться не пришлось.

«А-а! — наконец вспомнил Балашов. — Теперь ясно».

То была первая ночь после выезда из Слонима, тревожная ночь. Эшелон с заключенными, который конвоировала рота, плелся медленно, часто останавливался. По обеим сторонам насыпи брели беженцы, их было много, кое у кого за плечами виднелись белые узлы. В звездном небе навис нескончаемый гул вражеских самолетов. На западе полыхали зарницы пожаров и слышалась канонада. Старшина сидел у двери на чурбаке и вглядывался в тревожную муть ночи.

Где-то недалеко, на шоссе, раздались взрывы: видно, самолет наугад сбросил бомбы. Эшелон дернулся, остановился. Стоял долго, сказали, что впереди поврежден путь. Занимался рассвет. Беженцы обгоняли эшелон. И вдруг где-то на середине эшелона грохнул выстрел, раздался крик. Балашов выпрыгнул из вагона и побежал, на ходу расстегивая кобуру. Повыскакивали и бойцы караульного взвода. Балашов заметил человека, стремившегося сбросить защелку и открыть теплушку. Торопился, а защелка была крепкой. Тогда человек нырнул под вагон, кинулся к лесу. Старшина стрелял в него, бежал что есть духу, стараясь догнать беглеца. Не догнал. А тот, достигнув опушки леса, погрозил старшине кулаком и исчез. Выяснилось, что заключенный по кличке Варнак, выломал из пола доску, вылез: благо поезд часто останавливался. За ним потянулось еще несколько человек. Варнак решил открыть соседний вагон, в котором был его дружок. Незаметно пробрался на тормозную площадку, кинулся душить задремавшего часового, но тот успел выстрелить. Варнак исчез, а с ним еще несколько человек.

— Ну, что молчишь? — усмехнулся Макаркин. — Или затемнение еще не прошло?

— Варнак?

— То-то! — удовлетворенно произнес Макаркин. — Угадал.

Странно: слышать слышал об этом Варнаке, а увидеть привелось только сейчас. Вот ведь как случается.

Да, Варнак прав: он вовремя смылся. Когда рассвело, «хейнкель», появившийся почему-то с востока, сбросил на эшелон две бомбы, но они упали в стороне. Надо было что-то решать, тем более, что поврежденные пути обещали исправить нескоро. Если и исправят, то надолго ли? Командир роты дал команду разгрузить эшелон, отвести заключенных в лес. Однако было уже поздно. С запада, нарастая, послышался тягучий утробный звук. На голубом небе вспухли, приближаясь, девять зловещих мух — «юнкерсы». Как развивались события дальше, Балашов сейчас помнил смутно: времени прошло порядочно… В память врезался такой эпизод. Балашов широко распахнул дверь и как-то невольно, в силу нервного напряжения, выхватил взглядом только одно лицо: продолговатое, с крупным носом и низким лбом. На этом лице застыла презрительная улыбка.

— Выходи! — крикнул старшина, и продолговатое лицо повернулось к нему с гаденькой ухмылочкой: что, мол, прижало вас, забегали? Над головой возник надрывный, пронзительный визг бомбы, и взрыв пахнул на Балашова чем-то горьким, ударил в затылок сухим горячим песком. Кто-то завопил, раздались крики, ругань, проклятия. Старшина упал, скатился под откос, кто-то наступил ему на ногу. Ухнул второй взрыв, третий и заплясала-задергалась земля — ад кромешный. В какой-то миг, когда все смолкло, Балашов вскочил и кинулся к лесу, куда бежало еще несколько человек. А возле эшелона опять загрохотали взрывы. Балашов бежал к лесу, не оглядываясь, туда, где часом раньше скрылся Варнак.