Уральский Монстр

Некоторые детали, сообщенные Винничевским в ходе заключительного цикла допросов, требовали проверки. О допросах Николая Карпушина и Виктора Сельменского уже было сказано, но этими свидетелями следствие не ограничилось. На повторный допрос был вызван и Владимир Файбушевич, сосед Винничевского, занимавшийся вместе с ним онанизмом. Весь допрос, проведённый 26 ноября, оказался посвящён исключительно этой теме, и надо думать, Володя Файбушевич в тот день пережил немало неприятных минут. В высшей степени мучительно читать наукообразные тексты лейтенанта Лямина, строчившего сложносочинённые и сложноподчинённые предложения с вопиющими ошибками в падежных окончаниях, выдуманными словосочетаниями, путаницей в родах и числах, но продравшись сквозь лексические дебри, можно понять, что утверждения Винничевского нашли полное подтверждение.

Сначала допрашиваемый рассказал, где и когда познал тайную науку рукоблудия, затем перешёл к эпизоду, связанному непосредственно с Винничевским. Рассказ Файбушевича был очень косноязычен и невнятен, что легко объяснимо волнением и неловкостью ситуации. Допрашиваемый явно чувствовал себя в роли нашкодившего котёнка, пойманного с поличным на чём-то очень постыдном и непростительном, вполне возможно, что и лейтенант Лямин ещё до начала допроса сделал юноше строгое внушение, дескать, вместо расследования преступлений мы тут время теряем из-за ваших забав. И пригрозил юному хитрецу веско и лаконично, отбив всякую охоту темнить на допросе. Как бы там ни было, Володя Файбушевич подтвердил, что занимался с Винничевским онанизмом и дал детальное описание того, где и как именно это происходило. Тем самым устранил всякие сомнения в реальности эпизода.

А 29 ноября на допрос к лейтенанту Лямину прибыл Гена Лунёв, троюродный брат обвиняемого, приехавший из Верхней Салды. Как мы помним, в начале ноября его допрашивал временно исполнявший обязанности начальника тамошнего городского отдела РКМ Белобородов и Гена повёл себя довольно легкомысленно, попытавшись выгородить Винничевского. Сказанное им тогда противоречило показаниям его же собственной матери, и эта деталь не могла не заинтересовать товарищей из областного угро. Ко времени появления в Свердловске настроение Гены Лунёва радикально поменялось: он, по-видимому, здорово струхнул, от прежнего пафоса не осталось и следа. Теперь, вместо ничего не значащих ответов, он оказался готов сразу перейти к интересующей оперативников конкретике.

Допрос начался бодро: «Живя на квартире Винничевского (речь идёт о событиях осени и зимы 1938 г., когда Гена Лунёв жил в Свердловске – прим. А. Р.), мы с Владимиром одно время спали вместе на полатях. Однажды зимой 1938 г. Винничевский, проснувшись, показал мне, что у него трусы и постель были мокрыми. Он удивился этому и сказал об этом матери, мать посмотрела и дала Владимиру другие трусы. Я сказал Владимиру, что у него была поллюция…» После такого начала свидетель с готовностью рассказал о том самом письме, о существовании которого не смог вспомнить во время допроса в Верхней Салде: «В марте месяце 1939 г. Винничевский Владимир мне прислал в Атиг письмо, в котором он написал, что у него в вагоне, в уборной, произошло то же, что было и на полатях. И написал: «Я узнал, что это самое прекрасное в жизни». Это письмо читала и моя мать. Она предположила, что Владимир имел сношение с женщиной, я же знал о поллюции у Владимира на полатях и предположил, что у него снова была поллюция».

В общем, с приключением Винничевского в вагоне поезда следствие вроде бы теперь разобралось.

Однако интересные наблюдения Гены Лунёва за поведением Володи Винничевского отнюдь не были исчерпаны изложенными выше рассказами. Припомнил Гена кое-что ещё: «Живя на квартире Винничевских, я с Владимиром читал книгу Ги де Мопассана, в которой были рассказы о жизни проституток, о том, как они продают свое тело за деньги разным мужчинам. Мне Владимир говорил, что он читал книгу о половом влечении человека. Книги эти Владимир читал тайно от родителей, где он их брал, я не знаю». Следствие этого, кстати, тоже не знало и почему-то не пыталось узнать. Более того, уголовный розыск даже не озаботился поиском ответа на вполне уместный вопрос, куда же обвиняемый подевал свои интимные сокровища, так и не найденные при обыске? Выбросить их он не мог, все эти книжки и порнографические фотографии представляли в глазах подростков того времени большую ценность, стало быть, он их либо кому-то передал, либо спрятал. С точки зрения ведения следствия представлялось очень важным отыскать доверенного друга обвиняемого либо его интимный тайник. Но – увы! – свердловские пинкертоны не задумались над этими вопросами, и потому расследование многое упустило из виду.