Уральские сказы - III

Второй его рассказ «Язь — рыба хитрая» представляет собою нечто совсем непохожее. Прежде всего заголовок. Поставленный рядом с предыдущим, он кажется нарочитым. Похоже, что автор занялся рыбацкими рассказами. Деревенское обрамление здесь сделано гораздо хуже. Нет ничего, что бы запоминалось так же, как в предыдущем, по сюжету никудышном рассказе. Зато здесь найден очень оригинальный сюжет военного рассказа с глубоким философским обобщением. Причем выглянули детали, которые не всегда доступны писателю даже в звании военного корреспондента. Там может быть физическая близость, но всегда имеются элементы подтянутости, такой же, как, например, при фотографировании. Людей иной раз и просят: «держитесь свободнее, естественней», но каждый тем не менее помнит, что «его снимают» и старается «показаться лучше». Здесь чувствуется близость другого порядка: автор видит людей в будничной обстановке так, как в действительности. Как политработник одного из боевых подразделений, он, дважды раненный, был, конечно, не сторонним зрителем, а одним из участников жизни рядового бойца и поэтому мог видит ее во всей полноте и без прикрас. Кажется правдивым, что красноармейцы во время вынужденного безделья разговаривают… о рыбалке. Один из бойцов оказался специалистом по ловле язей. Над ним немного подсмеиваются, не вполне доверяют, что есть такая специальность. Он в ответ рассказывает довольно подробно об особенности рыбалки на язей. Рассказано это длинно и запутано боковыми подробностями, но это не мешает понять читателю, что ловля язей в сущности очень сложный спорт, требующий большой наблюдательности, выдержки и терпенья. Заканчивается рассказ вызовом рассказчика к командиру. Оставшиеся бойцы переговариваются между собой по поводу ушедшего.

— До язей охотник! Недаром он уж восемь языков привел. Научился язей-то ловить.

Дальше в рассказе идет довольно длинное подтверждение этой мысли, что, конечно, только портит. Рассказ хорош как попытка привлечь в литературу те мелочи нашей русской жизни, которые незаслуженно забыты,

Опять экскурс в личные воспоминания. Краснокамск в период его строительства. Опросный лист Постройкома, как кто провел месяц отдыха. Из тридцати двух ответов большинство признано «культурными». В переводе на разговорный язык это значит, что люди брали путевки и куда-нибудь ездили. В том числе, помню, упоминались и Шарташ и Сысерть. (Тогда еще Краснокамск входил в пределы Свердловской области.) Но оказались и «некультурные». Один, как значится в листе, целый месяц рыбачил на Лысьве, другой — ягодничал да сенокосил. Таких старались поворачивать «к культуре», а надо ли? Прожить месяц на Камском берегу, на мой взгляд, не хуже, чем в Сысерти, которую я знаю и люблю, как место родины, но все же не решусь утверждать, что стоит с Камы ехать к стоялым водам пруда. Про Шарташ и говорить нечего.

Неверной кажется и недооценка некоторых видов старого русского спорта, вроде хотя бы рыбалки. Какое-то напоминание об этом, если даже оно дается мимоходом, кажется полезным.

Письмо к Л. И. Скорино

18 сентября 1945 г.[49]

Спасибо за письмо и новости, которые меня касаются. Буду надеяться, что по выходе работы В. О. Перцова вы не откажетесь направить экземпляр и в мой адрес. Буду благодарен.

Дальше хождение по канату, то есть ответы на ваши вопросы. Боюсь, что и на этот раз не сумею ответить, как надо. Будьте снисходительны. Я же, как вам известно, не очень умею анализировать, не привык к абстрагированному мышлению и не настолько грамотен, чтоб понимать вопросы в терминологической постановке литературоведов. Мне нужно объяснять более конкретно и длительно, что от меня требуется. Естественно поэтому опасение, что не сумею ответить с исчерпывающей полнотой и точностью, как бы ни хотел этого. Все же постараюсь ответить в меру своего понимания и сил, а уж вы разбирайте, «которое о здравии, которое за упокой».

По первому вопросу мне хотелось бы думать, что всегда действую по правилу, сформулированному Д. И. Писаревым, — идея прежде всего. Но должен сознаться, что иной раз сказочный образ вызывает аналогии, антитезы, параллели и тянет за собой, конечно, в пределах занимающих тебя идей. Одно несомненно, — образ у меня не возникает из пустоты, из нета, от письменного стола, а берется, подыскивается, подбирается из фольклора. И в этом, если хотите, и сила образа. Это вам не метафора, не изящество влияний, а корень. Поверьте, самая блестящая выдумка — пустяк по сравнению с тем безыменным творчеством, которое называется народным. Чувствую, что это вам не совсем по пути, но иначе не могу. Допускаю, что среди гранильщиков и ювелиров процент ремесленников выше, чем в других группах работников искусства, но все же художники встречаются, и мне кажется, что оказаться в этом ряду не хуже, чем среди живописцев, скульпторов и литераторов.