Уральские рудознатцы

— Ну, нет. — Егор стукнул каёлком по камню. — Я из него все высосу за три месяца. Пусть учит по-настоящему. Мне другого случая во всю жизнь не дождаться. Плохо вот, что немец он. Адька, учи меня по-вашему балакать.

— Языку научиться год надо, а Гезе через два месяца уедет. Да и когда учить-то? С утра до ночи «горное художество» долбим, а скоро еще пробирное прибавится.

— Ты самые главные слова только, чтоб я спрашивать мог, что мне надо.

Маленький Качка вдруг привстал, шею вытянул.

— Глядите, ребята, — открыл…

Все посмострели на рудознатца.

А тот откинул крышку ящика и доставал хлеб, яйца, ветчину, масло, фляжку с питьем. Все это раскладывал на белой салфетке. Вот ящичек и пуст — в нем ничего, кроме еды, не было.

Качка повалился на землю и прыскал, не в силах удержать смех. Пальцем тыкал в Сунгурова и ни слова не мог произнести, фон-дер-Пален тоже смеялся.

_{Гезе показал, как следует браться за лозу}

— Ты, Егор, значит, ему поесть тащил, надсажался. Вот так волшебная лоза!

— А ну вас, — отмахнулся Егор и сам затрясся от смеха. — Чур, не мне обратно ящик нести. Адька, как по-немецки «скотина»? Я ему хоть шопотом скажу.

На обратном пути Гезе спросил:

— Умеете вы теперь пользоваться рудоискательской лозой?

— Да, умеем.

— И на испытании ответите, как искать через лозу?

— Ответим.

— Ну, так запомните: на работе никогда не пользуйтесь лозой. Это будет потерянное время.

21. Вести о Дробинине

Егор торопился в лабораторию: с утра должны ехать на железный рудник, а вечером пробирные занятия, надо припасы химические проверить.

Опаздывал сейчас потому, что забежал на базар купить подошвенной кожи — сапоги с этими походами горели, как на огне.

Еще когда вперед бежал, видел толпу у края базара. Че — то она показалась необычной, да и плач как будто слышен из середины толпы. Тогда не задержался, пробежал мимо. А сейчас пробился плечом, наскоро взглянуть, в чем дело. Взглянул и ахнул: русые волосы, дуги бровей над удивленными навсегда глазами, детские плечи… Это же Лиза Дробинина на земле, растрепанная, жалкая, в грязной одежде, с непокрытой головой.

— Лизавета! — не помня себя, крикнул Егор и подскочил к ней. — Лизавета, откуда ты взялась? Что с тобой? Где Андрей?

Женщина в сером платке стала поднимать Лизавету.

— Знакомая тебе? — спросила она Егора. — Вот и ладно. Сказывают, со вчерашнего дня еще все бродит по базару да плачет. Так и замерзнуть недолго. Не здешняя она, что ли?

Егор не знал, что и делать.

В лабораторию нельзя опоздать — уедут. И такое дело. Где же Андрей?

— Веди домой, обогреть надо девку, — продолжала женщина в платке.

Махнул рукой Егор и повел Лизавету в Мельковку.

Дорогой пробовал расспрашивать, но Лизавета ничего не могла объяснить. Только дрожала всем телом да принималась плакать, когда Егор упоминал про Дробинина.

— Мама, кого я привел. Угадай, — сказал Егор матери.

— Кто такая? — с сомнением и не очень дружелюбно смотрела Маремьяна на отрепья девушки.

— Помнишь, про жену Дробинина рассказывал? Она и есть.

Этого было достаточно Маремьяне. Стала хлопотать около Лизаветы, приветила, как родную. Расспрашивала ласково и осторожно, но и ей ничего выведать не удалось.

— Напали худые люди. Андрея били, — только и сказала Лизавета.

Егор ушел в лабораторию.

Когда он вернулся поздно вечером, то тайна немного разъяснилась.

— Человек тебя ждет, — шепнула Маремьяна сыну в сенцах. — Зовут, сказывает, Дергачом, а по чо пришел, я не спрашивала. Тебя-де, надо.

В избе сидел незнакомый человек, тощий, с белым лицом — как трав, что под доскам и вырастает, и без одного уха.

— Здравствуй, милый человек, — обратился Дергач к Егору. — Ты ли Сунгуров будешь?

— Я.

— А я из тюрьмы здешней сегодня вышел. Колодник один мне наказывал непременно тебя найти. Знаешь ли Андрея Дробинина?

— Мама, слышишь? Вот где Андрей-то!

— Наказывал Андрей тебе сказать, что взяли его государевы воинские люди в прошлом месяце. Взяли вместе с женой. Головой скорбная у него жена-то, что ли. Вот о ней и просил Андрей. Пусть, говорит, узнает, где она и как она, и мне, Андрею, то есть, весточку передаст через арестантов, что милостыню собирают. А если ее из тюрьмы освободили, так велел ей помочь, а то сгинет, как дитя малое.

— Здесь уж жена его, у нас, — не вытерпела Маремьяна. — Спит, сердечная на печке.

— Ну-у? Как все ладно получается! Вот рад будет Андрей! Справедливый он, с совестью. Такому и в камере легко, только за жену и страдал все.

— А за что его взяли?

— Ничего не сказывал. Он много говорить не любит. Да не за худые, поди, дела. Есть безвинные в тюрьмах, — обнесут их зря и хватают. Много таких. Ну, спасибо вам за добрые вести, пойду я.

— Куда ночью-то, — враз сказали Егор и Маремьяна. Оставайся ночевать, не истеснотишь нас.

Дергач даже удивился.

— Вот вы какие. И черного отпуск не спрашиваете. Ухо мое видели?

Рассказал про свое несчастье, про блужданья по тюрьмам.