Упырь, или Жизнь после смерти

Наверное, это и есть тот самый зов, еще успел подумать Веня, а его выдвинувшиеся из своего укрытия клыки уже быстро и хирургически точно погрузились прямо в этот красный поток и кровь художника потекла в его горло. А тот все так же улыбался, словно испытывая ни с чем несравнимое наслаждение. Веня знал от Рудольфа о такой реакции людей, у которых упырь пьет кровь, но хотя это не стало для него открытием, он все же удивился. Вернее, хотел удивиться, но не успел до того, как мощный поток ощущений подхватил его и понес куда-то к звездам, которые взрывались вокруг него разноцветными фейерверками. Он услышал как мыши бегают в подвале, как на соседней улице чихнула женщина, в нос которой попала пыль из-под колес прокатившего мимо военного автомобиля. Он услышал шорох сорвавшего с дерева листа в их небольшом садике за домом, как в соседнем доме звякнула упавшая на пол ложка на кухне. Подняв глаза прямо сквозь потолок он увидел своего соседа, курившего и листавшего немецкий солдатский журнал с полуголыми девицами. Вдохнув воздух, он уловил запах приближающейся осени и подступающего тлена смерти, притаившейся в теле, которое он сжимал в своих руках. И смерть это почувствовала, и оскалилась, и зашипела в бессильной злобе, и отступила в ожидании, пряча от него хитрую усмешку. Веня понял, чего она ждет. Она ждет момента, когда он осушит тело художника до дна, и тогда она вновь вступит в свои права над ним.

Эта мысль заставила его резко оторваться от шеи Штольца, хотя это было и нелегко. Да, его кровь отдавала горечью, это была кровь больного, не дававшая того наслаждения, что приносит кровь молодого и здорового человека, но все же это была кровь – настоящая, теплая, живая, не имевшая ничего общего с тем жалким подобием замороженной донорской крови, которой питался Веня весь прошедший год. И он подумал о том, как трудно ему будет теперь сдерживать себя, этот вкус, эти ощущения, это желание ощутить всё еще и еще раз будут преследовать его день и ночь до тех пор, пока он вновь не погрузит свои клыки в этот волшебный поток.

Усилием воли Данилов подавил эти мысли и посмотрел на Фридриха. Тот или был без сознания или просто спал. Веня прислушался к его дыханию и понял, что Штольц глубоко спит, а еще что это сон выздоравливающего человека, и проснется он полностью избавившимся от своей болезни, почти уже убившей       его. Понял Веня кое-что еще, а именно, что в потоке наслаждения он сам чуть не убил того, кого хотел спасти. Еще минута, даже полминуты и художник бы уже не выжил, умер бы, испытывая при этом самые приятные ощущения.

Он осторожно положил Штольца на небольшой диван в гостиной, для высушенного болезнью тела художника его вполне хватало, а сам схватив портрет, закрылся в кабинете, служившем ему спальней. Чужая кровь гуляла в нем, принося невероятные ощущения и ему казалось, что сквозь старые газеты он чувствует тепло щеки изображенной на портрете женщины, фройляйн Гехаймнис или как ее там на самом деле?

Осторожно, словно чего-то опасаясь, Веня прикрыл за собой дверь и с нетерпением стал срывать газеты, без труда разорвав руками крепкий шпагат, не в состоянии уже сдерживать нетерпение, охватившее его. Он оглянулся вокруг, не зная, куда пристроить портрет и наконец поставил его прямо на пол, прислонив к журнальному столику. Сам же сел в кресло напротив и уставился на полотно.

Девушка на портрете тоже смотрела на него. Этого не могло быть, но именно это Веня ощутил вдруг всем своим существом. Ее взгляд читал его как открытую книгу, так что в нем не осталось ничего тайного, что было бы скрыто от этих глаз. Его словно бы вывернули наизнанку и внимательно изучили каждую мелочь. Девушку усмехнулась, покачала головой и сказала: «Здравствуй, дракон!».

Веня тряхнул головой, и все вернулось на свои места: напротив него, прислоненный к столику, стоял портрет, очень хорошо выполненный, но всего лишь картинка и не более того. Веня различал мазки кисти, вдыхал запах краски, дерева рамки, еще чего-то, кажется, клея. Просто портрет и не более того, но отчего-то Веня так не думал. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Но и с закрытыми глазами он ясно видел это лицо, отпечатавшееся на сетчатке так, словно он по-прежнему смотрел на картину.

Рудольф считал девушку-понятие опасной, но он же сказал, что она может не только погубить, но и вывести на новый уровень. Кто же она (оно?) такая, и почему Вениамина так тянет к ней? Это совсем не то, как если бы он влюбился в девушку, изображенную на портрете. Здесь нет любви. А что есть? Данилов попытался разобраться в своих чувствах, но только еще больше запутался.

А потому он встал, снял со стены, что напротив дивана, небольшой пейзажик неизвестного ему художника и повесил на его место портрет зеленоглазой брюнетки. Пока пусть будет так, а потом посмотрим.

***