Unknown

Бэдфорд вылетел из комнаты. Оттолкнув попавшегося под руку Эстиве, кликнул оруженосца и подхватив первого же оседланного коня, помчался к Буврею.

Уже на подъезде он понял, что опоздал – всё пространство вокруг башни было запружено людьми. Они гневно кричали, требуя сжечь проклятую ведьму, которая не терпит приличествующую ей одежду и упорствует в своей ереси, оскорбляя истинную веру! Бросив поводья оруженосцу, регент вошёл внутрь донжона, где тоже толпились, но в основном представители духовенства.

– Эстиве постарался… – процедил сквозь зубы Бэдфорд, ни к кому не обращаясь.

Он грубо отпихнул каких-то неповоротливых прелатов, которые не успели освободить ему дорогу и, рявкнув: «Пошли все вон отсюда!» шагнул в комнату, где не так давно содержалась Жанна.

В самом её центре стояла девушка, которая в первый момент напугала герцога своей схожестью с той, другой. Но, когда она подняла глаза, сразу стало видно – нет, не та!

– Ты кто? – хрипло спросил Бэдфорд.

– Я Жанна, – последовал ответ.

Нетвёрдо ступая герцог подошёл почти вплотную.

– Не понимаю, зачем ты это сделала?

Девушка посмотрела с грустью.

– Я не хочу, чтобы о Жанне забыли. Это была и надежда, и мечта… Если сейчас у людей отнять чудо, вся жизнь станет только войной и злобой, и другого, такого же, как Жанна, в эту жизнь уже не пустят.

– Дура! – не выдержал Бэдфорд. – Ты хоть понимаешь, что теперь тебя казнят, и я ничего не смогу для тебя сделать?!

– Понимаю, – ответила девушка, не сводя глаз с бледного лица регента. – Но вы и раньше не могли.

Внезапно она подняла руку, невесомо коснулась его щеки и прошептала:

– Лицо, как луна… Это не следовало бы говорить, но, верно, нужно… Для спасения… Вам ведь не много лет осталось, сударь…

Бэдфорд отпрянул, сверкая глазами. От напряжения они стали красными, страшными.

– А у тебя только день и остался, – прошипел он.

Клод ответила ясным взглядом.

– Значит, будет время за вас помолиться.

Когда все, наконец, оставили её одну – а она даже не поняла, вечер то был, или день, или уже новое утро – девушка села в углу прямо на пол и осмотрела свою комнату.

Какая всё-таки короткая была её жизнь, как мало в ней сделано и познано такого, что пригодилось бы сейчас. Воспоминания, отобранные для новой жизни Клод, не годились для смерти новой Жанны…

Вчера ей безумно хотелось сказать тому епископу, что порой умереть за свою веру куда достойней, чем жить, стыдясь за неё. И, что найдутся те, кто поймёт и укрепится духом. Но, поборовшись с собой, передумала. Иначе, в своём неверии, он мог ей помешать. И тогда точно бы забыли…

Девушка вытянула перед собой ногу, натёртую кандалами, вздохнула. Отёчность немного ушла. Но какое это теперь имело значение? Как ей сегодня сказали? Дня не осталось? Да… И это так страшно…

СТРАШНО! Но, если не знать, что такое смерть, может, её и не будет…

Клод поднесла к глазам растопыренные пальцы, повертела ладонью. Всё это ей служило… она любила это столько лет, и скоро вынуждена будет попрощаться со своим телом. Жаль его, в сражениях оно узнало, что смерть есть, поэтому боится. А страх – то самое, что и превращает в Ничто!

Опустив руку, девушка погладила пальцами ногу чуть выше потёртостей. Погладила ласково, как больного ребёнка.

– Не бойся, – прошептала она телу, – я с тобой до конца.

Руан

(30 мая, площадь Старого Рынка)

Нормандский наёмник, носивший имя Жан и прозвище Беспалый из-за полученного увечья, стоял возле самой лесенки на помост, который наспех доколачивал руанский мастеровой. Мимо, ежеминутно толкая Беспалого, сновали туда-сюда подручные палача, подтаскивая дрова и вязанки хвороста, а рядом сопел сердито злой на весь белый свет Роб Тиер. Вчера Тиер с Бепалым и ещё с дюжиной таких же молодцов хорошо повеселились, празднуя избавление от французской ведьмы, а потому сегодня их всё злило. Но они ведь как вчера рассудили – пока девку заново осудят, да передадут бальи, чтобы судил её светским судом, пройдёт время. А потом ещё и соборование, обязательное даже для таких еретичек, как она! Так что, как ни крути, а день в их распоряжении оставался, и – пей, не горюй!

Но сегодня, прямо с утра, весь гарнизон подняли погнали сюда, на площадь и велели оцепить и помост, и всю площадь целиком, чтобы никакая зараза не просочилась и девку от костра не избавила. А то ведь было уже сколько раз – пожалеют родные своего еретика, подберутся тихонько к телеге, на которой его привезут, или между оцеплением затешатся, да и пырнут ножом, чтобы не мучился в огне. А еретику костёр – самое очищение!

Однако, как-то слишком быстро эти судейские сработали!

Когда Жан Беспалый на площади немного осмотрелся, то от удивления даже присвистнул. Кроме солдат тут никого не было! Ни зевак обычных, ни даже городских старшин… Ну, эти, последние, понятно – должно быть на соборовании, хотя и не было видно, чтобы к нему готовились. Да и сейчас, если глянуть, вон люди за домами жмутся – хотят на казнь посмотреть, хоть издали. А если бы девку соборовали, все бы там были, глазели…