Unknown

И многие, ох, многие посмотрели тогда на епископа с одобрением. А он великодушно не стал дожимать. Ему хватило пока и этого смущения, и было рано доламывать её, потому что Кошон уже точно знал чем и как её сломает, но надо было, чтобы Жанна пока держалась и отмела как можно больше предъявленных обвинений. А вот потом, когда бы она почти победила… Вот тогда её покаяние сделает её же грех очевидным для любого. Даже для тех, кто в свою Деву верил!

О, да! Кошон теперь ясно представляет что ему нужно сделать, чтобы утереть нос всем этим Уорвикам, Бэдфордам, а самое главное, всему Анжуйскому семейству, включая туда и так называемого короля Шарля Седьмого! Они все позволят ему сделать так, как ОН считает необходимым! Позволят и даже не пикнут!

Париж. ОтельСен-Поль

(апрель 1431 года)

Поздним весенним вечером у не парадного входа в отель Сен-Поль – того, что выходил к Сене и был сейчас, после всех разливов и дождей не слишком удобен для подъезда – остановилась тёмная карета без каких бы то ни было украшений и гербов. Привратник, что караулил у двери, несколько воровато приоткрыл её, как только кучер, соскочил со своего места и помог выйти даме, укутанной в шаль до полной бесформенности. Со стороны реки, отзываясь на первые тёплые вечера, поднимались не самые изысканные ароматы, и дама, плотно зажав рукой нижнюю часть лица, устремилась к отелю.

Кучера привратник не впустил, и тот остался за воротами в компании двух мрачноватых скульптур, изображавших Шарля Мудрого и его жену – Жанну Бурбонскую, гостья же уверенно прошла за провожатым в ту часть отеля, которая принадлежала когда-то мадам Жанне – бабке нынешнего короля Шарля.

Молчаливая и сосредоточенная, дама так и не отняла руку от лица, как будто хотела его скрыть от любых случайных глаз. Но предосторожность оказалась лишней. Из этого крыла отеля сегодня вечером нарочно, удалили всех слуг и караульных, а привратник, впустивший даму, интереса к её лицу не проявлял, поскольку был прекрасно осведомлён о том, кого встречает.

Достигнув галереи, которая была расписана так, что казалось будто вокруг не стены, а густой лес, сплошь состоящий из плодоносных деревьев, провожатый почтительно поклонился даме и еле слышно произнёс:

– Вашу светлость просили подождать здесь. Милорд предупредил, что немного задержится… Если вы пожелаете что-нибудь ещё, я принесу.

И распахнул неприметную дверцу в комнату, явно не жилую, куда, судя по всему специально для этой встречи, был принесён небольшой стол со скромным угощением и несколько стульев. В углу стоял огромный канделябр со множеством рожков, но горело в нём всего несколько свечей.

– Мне ничего не нужно, – глухо произнесла дама из-под руки. – Можете идти.

Провожатый тут же удалился.

«Что ж, – подумала мадам Иоланда, – подождём…»

Она не стала заходить в комнатку, а вытащила из держателя на стене факел и медленно пошла по галерее, рассматривая изображения деревьев и кустарников, оплетённых всевозможными цветами. Тяжёлые бутоны роз и остро-готические лилии словно отворачивались друг от друга и щетинились зазубринами листьев, но в глубине под этими листьями сплетались стеблями в узорные жгуты, перекручивались, терялись и снова появлялись, и было уже не разобрать, где и чей стебель.

«Всё в мире соединено между собой, – думала мадам Иоланда. – Нельзя отрубить чужое, не повредив при этом своё. Ведь всё чужое и своё перед лицом Господа так же неразличимо, как эти цветы перед пчелой, ищущей нектар…»

Эту простую мысль последние месяцы она старательно доносила всем и каждому, не гнушаясь никакими средствами. Приказывала и грозила, хитрила, врала, смещала акценты, просила и требовала и унижалась до шантажа и лести. В конце концов, дело с мёртвой точки сдвинулось. Для этого, правда, пришлось пожертвовать душевным спокойствием дочери-королевы, повелеть ей терпеть, не вмешиваться и, в приказном порядке, подсунуть Шарлю нескольких новых, соблазнительных фрейлин.

Уже через неделю, размякший от любовных утех, он смог, наконец, без приступов раздражения выслушать просьбы её светлости о том, чтобы ей было позволено спасти ту, другую девушку, которой грозило взойти на костёр вместо Жанны, а так же доводы в защиту действий по спасению самой Жанны, и даже вяло кивнул в ответ.

Правда, потом заставил герцогиню поклясться, что никогда и ни при каких обстоятельствах о девице этой больше не услышит, но эта предосторожность уже не выглядела, как принципиальное требование, а служила, скорей, неким переходом от категоричных когда-то «нет» к милостивому «ну, ладно…».