Unknown

"Где книга?". И какая, черт их подери, еще книга? Впервые слышу о какой-то книге. Манускрипт Феофания? ""О тернистом пути"? А откуда мне, черт подери, знать? Ее обнаружил, согласно ненаучных и совершенно не имеющих ценности источников Ги Как-То-Его-Там, крестоносец. А может и не обнаружил. А может, это какая-то другая книга? Библия, предложенная мне Михалом? Почему такой вот Спинофратер не купит себе собственную, самую обычную на свете Библию.

Стертый из памяти, я будто мертвый, я словно разбитый сосуд.

Это я.

У меня опадали веки, монотонный стук колес действовал усыпляющее. Я размассировал глаза и щеки. Нажал на точку между большим и указательным пальцами. В реальном мире эта штучка действовала. Вот только, что там дремота вовсе не грозила мне немедленной смертью.

Поезд иногда останавливался на каких-то забытых маленьких станциях, а один раз прокатился сквозь город. Я неожиданно увидел залитый светом вокзал, разноцветные составы, цветастых людей в крикливой одежде, подсвеченные рекламные щиты. Вокзал из моего мира. Живые люди сновали по перронам, разговаривали по мобильным телефонам, кто-то апатично смотрел ночную программу на подвешенном на столбе телевизоре. Я прилип к окну, потом поднялся с лавки и пошел вдоль вагона, поглядывая в очередные окна, как будто желая забрать тот вокзал с собой. Я не мог оторвать глаз от огней и живых людей. Мой мир. Я и не предполагал, что когда-нибудь буду по ним столь тосковать. Мой поезд ехал медленно, фыркая клубами пара, развевая стоявшим волосы и дергая листами газет, но никто даже не поднял взгляда.

Где-то в проходе между сиденьями следующего вагона я наскочил на кондуктора.

- Останови! – рявкнул я ему. – Выхожу!

- Уважаемый пан не может здесь выйти, - сообщил тот. – На этой станции остановки нет. Это не наша станция.

- В гробу я видел станцию! Выхожу здесь, и все! – заорал я и начал дергать дверь.

На том перроне сидящая под стеной ужасно худая девушка с гитарой, самый настоящий длинноволосый скелет с влажными глазами, глянула на меня. Я начал бить кулаком в стекло.

- Открой эту дверь! 0 крикнул я ей. – Поверни ручку!

- Они не слышат, - сказал кондуктор. – Ничего не слышат и не видят. Прошу вас возвратиться на свое место. Одни только старики еще могут вас увидеть. Старики и безумцы.

Девушка глянула широко распахнутыми глазами и вдруг начала истерично кричать, показывая на меня пальцем. Я глядел, как она роняет гитару и пытается втиснуться в стену, перебирая ногами.

Ну совсем так, словно бы увидела духа.

Поезд покатился быстрее, и все осталось где-то позади. Вновь за окнами перемещалась темнота. Маячили клубы пара, вздымались пепел и пыль.

- У вас же имеется билет, - сообщил железнодорожник. – Радуйтесь, что вообще сели на поезд.

Я вернулся на свое место, свернул сигарету и ехал, глядя на собственное лицо, отражающееся в стекле. Нет, так в поездку на поезде не отправляются. Где картонный чемоданчик или тряпичный рюкзак? Где крутые яйца, где соль, упакованная в бумажную салфетку? Где помидор и жареная куриная ножка или кусочек копченого сала? Где булка с "топленым и желтым будто мед" маслом? Где термос, холодный чай, залитый в старую плоскую бутылочку от виньяка, или ситро со вкусом ландринок в бутылке с фарфоровой пробкой на проволочке? У меня имелся только лишь плащ, обрез, орсть гильз, табак, папиросная бумага и зажигалка.

Ага, ну и билет. Картонный, коричневый билет в неведомое, с одной круглой дыркой посредине и треугольной ближе к краю.

Станция. Собственно говоря, полустанок посреди ничего. Вокруг мглистая темнота, пепел и пыль, и прямоугольный, бетонный айсберг посреди ничего. Рахитичный навес, жестяная корзина для мусора и две ломаные лавки. Паровоз остановился, пыхая клубами пара, кто-то садился. Солдат в архаичной суконной униформе, с квадратным ранцем, обрамленным свернутым одеялом и длинным ружьем в деревянном чехле в руке. Молодой яппи в темном костюме, с дипломатом и мобильным телефоном в руке. Из его волос сочился дым, в виске зияли две небольшие дырочки, окруженные припухлостями – ну точно как пара миниатюрных кратеров. Старый селянин в потертом военном кителе и мешковатых, запятнанных джинсах.

Они уселись. Поезд тронулся.

Не знаю, как долго я так ехал, борясь с горящими от бессонницы веками и выворачивающимися глазами. В конце вагона я обнаружил воняющий хлоркой туалет, свернул очередную сигарету.

Все молчали. Иногда лишь где-то раздавался неожиданный крик или всхлип, словно бы люди просыпались из дремоты, качаясь на твердых лавках. Ища туалет, я встретил несколько человек, которые, сгорбившись, стояли лицом к стене, словно дети, которых поставили в угол. Кто-то молился, нервно перебирая шарики четок. Какой-то мужчина медленно выпивал прямо из горла, не обращая на то, что каждый глоток вытекает на рубаху через перерезанное горло.

Я не принадлежу вашей компании. Я еще живу, вопреки всему подумал я. Но на самом деле я вовсе не был в этом уверен.

Я ехал. Поезд иногда останавливался, как до того, среди чистого поля, а пару раз прокатил сквозь освещенные вокзалы моего мира.