Unknown

К слову, попробовал я найти что-нибудь в Сети о Лбове и вообще о первой русской революции - как и не было ни его, ни ее. (Поправка - позже в Мошковской библиотеке появилась гайдаровская повесть. 30 дек.2001) Видимо, неинтересно это все национальному историческому сознанию. О семнадцатом годе, о Столыпине, о гражданской войне - интересно, а это - нет, хотя, казалось бы, сближения-то есть. Вот та же баррикада на Горбатом мосту должна же что-то напомнить? Нет. А ведь эта тематика очень была популярной в советское время, с учетом того, конечно, что Щедрин переводил с французского "mais" как "уши выше лба не растут". Вспомнить хотя бы, на какой детской литературе росло мое поколение - так и выйдет "Белеет парус одинокий", "Таня-революционерка", да бруштейновская "Дорога уходит вдаль".

Отвлекусь - не могу удержаться, чтобы не вспомнить, как я с этой тематикой однажды столкнулся в реальной жизни. Был у меня коллега, светлая ему память, доцент Эрнст М. - один из немногих людей, чье профессиональное превосходство я безусловно признавал, да и во всех отношениях очень хороший мужик. Жалко его - совсем еще молодым от рака умер. Пришел я к нему однажды домой, а жил он в то время (году, наверное, в 83-м) в огромной коммунальной квартире на седьмом этаже в доме, нависающем над проездом Серова - т.е как бы и над Старой площадью. Сидим, работаем, тут Эрик мне и говорит: "Если ты не возражаешь, давай прервемся на полчаса, мне нужно за тещиным заказом в ветеранский магазин сходить". - "Ради бога, - говорю, - только, прости за вопрос, чего, собственно, ветеран твоя теща?". Товарищ мой немного смутился, но честно ответил: "Революции одна тысяча девятьсот пятого года". Я так и осел. "Прости, - опять говорю, - великодушно за неуместное любопытство. А сколько ей лет?" - "Восемьдесят восемь, а ветеран она совершенно честно и по правилам. Помнишь все эти книжки про Петю с Гавриком да про девочку Таню, которая в трусиках прячет печать Московского комитета РСДРП. Ну вот, с моей тещей тот самый случай. Причем сохранились совсем старые большевики, которые помнили ее родителей подпольщиков и ее личное участие в детском возрасте. Они и дали свидетельства, чтобы оформить ветеранство". Боже ж ты мой! "Каких только у нашего царя людей нет!" - как лесковский протопоп говаривал.

После замирания революции с социализмом дедко мой временно завязал, но когда служил действительную с 1908 по 1911 годы (в Петербурге, в лейб-гвардии Московском полку - потому, что высокого роста и рыжий), так его перевели в нестроевые, в швальню из-за стука его же земляков о неполной благонадежности. Почему в нестроевые - это понятно. Хотя л.-гв. Московский вместе с гвардейским флотским экипажем участвовал в декабрьском путче 1825 года и за это шефом там был не государь, а один из великих князей, но в высочайших смотрах участвовал, а тут вдруг рядовой, подозрительный по социализму, будет в шеренге стоять. Ал. Дм. не особо обижался, что не приходится перед государем маршировать, его вполне устраивало и подсобником при полковых портных служить. Хуже было то, что в одиночку его в увольнение в город (столичный Санкт-Петербургъ!) не отпускали, надо было попросить какого-нибудь из унтеров и идти вместе, так что ответственность за то, чтобы Кузьминых в увольнении революциями не занимался, была уже на этом унтере. Технология у них была отлажена. Выходили они из казарм вместе, доходили до ближайшей пивной, где непьющий в ту пору дед и оставлял своего поводыря с калинкинским пивом и заранее заготовленным рублем до встречи перед возвращением в полк, а сам на трамвае ехал в Воздухоплавательный парк, где в ту пору проходили демонстрационные полеты летательных аппаратов тяжелее воздуха, или, как их на латинский манер начали называть, аэропланов.