Unknown

Тут, значит, выходит к трибуне знаменитый адвокат. Начинает излагать практически тоже самое. “Богохульство, - дескать, - страсть какая ужасная вещь ... Господь, мол, - Вседержитель и Ангелы Его ... и, действительно что, Духа Святаго ...", ну, и далее в том же духе, с надрывом, не хуже, чем у господина прокурора, так что публика, да еще и корреспонденты, Керенский же выступает, лидер думской фракции, так все в недоумении: "Что ж он, топить своего подзащитного собрался, или как?" Но ничего подобного, оказалось, что дело свое присяжный поверенный знает туго. "Но, - говорит, - господа судьи и господа присяжные заседатели! Не было ли бы с нашей страшным богохульством считать, что Господь, Создатель и Вседержитель наш, не может сам себя защитить и нуждается в такой защите от нас, слабых и грешных людей? Если уж Бог, Господь наш, пожалел, не пришиб моего подзащитного на месте богохульства громом, к чему имел, без сомнения, ПОЛНУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ, то, стало быть, снизошел в своей Благости к мужиковой тяжелой жизни и его, мужичка, темноте. И если Вы, глубокоуважаемый господин прокурор, будете продолжать настаивать на пересмотре этого милостивого решения Всевышнего, то, - мол, - в опасении я, не ждет ли Вас впереди не только церковное наказание за СКУДОСТЬ ВЕРЫ, но и уголовное преследование за БОГОХУЛЬСТВО".

Зал стонет, присяжные от смеха давятся, прокурор в жопе, мужик оправдан.

Дед с большим удовольствием рассказывал эту историю. Да и вообще с удовольствием делился сохранившимися в его памяти разными увлекательными историями из жизни Федора Шаляпина, например, или других симпатичных ему персонажей. Вспоминал тоже и кусочки своей жизни, что я на этих страницах и попытался зафиксировать. Нового ничего особенно хорошего не происходило, кроме смены года на календарях, но уж он справедливо считал, что самое-то интересное в жизни уже видел. Годы на нем отражались не особенно, разве что постепенно он горбился и уже трудно было поверить в его гвардейскую службу. Ясность мысли тоже покидала его не особенно быстро, и я еще и конце семидесятых с неподдельным удовольствием беседовал с ним о жизни и о политике. Я и сыну своему все внушал, когда тот лет в одиннадцать-двенадцать визитировал Уфу: "Ты говори с прадедом-то! Единственная в твоей жизни возможность узнать о революции Пятого года от живого участника". Разумеется, как и всякие по жизни родительские советы, и этот младшее поколение не услышало.

Не знаю уж как там насчет таинственной вдовы в деревне Максимовка, а лет в восемьдесят пять Александр Дмитрич вдруг сообщил, что женится. Умер его старый партнер по преферансу в Перми, вдова написала ему об этом печальном событии, завязалась переписка - решили они жить вместе. Мне он несколько сконфуженно разъяснял: "Ты же понимаешь, Сережа, что мне это не для того нужно..., чтобы..., то есть, чтобы с плотской-то стороны...". Таких подозрений у меня, правду сказать и не было. Да и вообще я уж очень был занят тогда своим проблемами, чтобы много думать о третьей дедовой женитьбе. Поехал он в Пермь, да месяца через три и вернулся к моим родителям - "не выдержал жизни в коммуналке". Думаю, грешным делом, что решил он в этой самой коммуналке пропагандировать правила жизни, соответствующие его представлениям о культурности, порядке и справедливости, это, конечное дело, встретило отпор, ну и ... .