Unknown

Здесь не было и быть не могло опас­ных поселковых ребят, знающих, что я «даю». Здесь не было и быть не могло дяди Саши, который на про­тяжении всей моей жизни внезап­но возникал. Даже после развода с матерью я вдруг внезапно обнару­живала его в своей девичьей посте­ли, ах, он, оказывается, попросился переночевать, и мать не придумала ничего получше, чем уложить его в мою кровать.

Здесь это исключено! Ни в одном доме я не застану дядю Сашу! Ни­где! Ни лицо его, ни руки больше не потревожат мой сон. Все кончено. Кончено.

Я взяла еще алкоголь и поехала на квартиру к подругам, они были как-то заняты работой, вечер я про­водила одна в их квартире, и мне ужасно нравилось пить коньяк с ко­лой и смотреть на снег.

А потом мне позвонила мать.

И своей излюбленной интонацией севшего от горя голоса сообщила мне, что сегодня ночью был зверски убит дядя Саша, отверткой в горло. Ночью, когда я ехала в поезде и пи­сала о том, как я убиваю его. Той са­мой отверткой в его горло. Потом еще мать, не заботясь о произведен­ном эффекте, какое-то время рас­сказывала мне о дате похорон, что она хочет пойти, попрощаться с ним. Потом еще о подозреваемом, что это какой-то парень какой-то несовер­шеннолетней девочки, которую дядя Саша фотографировал голой, а ее па­рень узнал об этом, обезумел и убил его. И что нашли фотографии этой девочки, и так вышли на этого парня. «Ма, а мои фотографии там случай­но не нашли?»

Очень хотелось спросить мне... Но я просто положила трубку.

Потом я позвонила своей подруге в Краснодар, которая была частич­но в курсе истории с дядей Сашей. Я истерично проорала в телефон, что я его убила тупо росчерком пера. Подруга деловито выспрашивала подробности, а потом с присущим ей юморком попросила меня на­писать еще пару таких синопсисов, где в конце были бы умерщвлены ее враги. У нее тоже были свои мечты о трупах. И она безоговорочно по­верила в силу моего пера.

Я снова положила трубку.

Мне неудержимо хотелось что-то писать, но было страшно, что все сбудется.

У меня не было никаких сомнений, что я являюсь гораздо более серьез­ным экстрасенсом, чем дядя Саша. Убить человека на расстоянии — это прямо мощно. А тот парень, кото­рый физически всаживал отвертку в горло, даже и не подозревал, что является лишь моим орудием.

Я чувствовала себя Богом.

Я ебанула очень нескромную пор­цию коньяк-колы и забылась сном.

Я должна была увидеть вожделен­ный труп. Поэтому я поехала на по­хороны дяди Саши.

Там были две дочери дяди Саши от другого брака. Они смотрели на меня с ревностью и неприязнью. Там была моя мать и тетка. Все скорбели и делали вид, что не знают, за что дяде Саше загнали отвертку в горло. Я во все глаза смотрела на его труп. Он мне нравился невероятно. Не очень часто в жизни я испытывала такой эйфорический всплеск без наркотиков.

Его горло было деликатно прикрыто воротником-стойкой и чем-то вро­де жабо. Мне стало даже интересно, кто его одевал в последний путь. Мать с опущенным лицом стояла на самом краю могилы и, казалось, была готова прыгнуть за гробом вниз. Дочери дяди Саши ютились друг к дружке. Мне же было невероятно сложно скрывать свое ликование. Каждый удар молотка по гвоздю был для меня песней. Песней. Песней.

На поминках мы с моей теткой выш­ли покурить. Она сказала, что ей хо­телось бы поговорить со мной, пока я не уехала в свою Москву.

Да, конечно. Давай поговорим.

Она довольно долго ходила круга­ми, что, мол, они с моей матерью много разговаривали после смерти дяди Саши о нем. И о том, как они жили. И что-то там блаблабла.

А потом она так подняла на меня свои тяжелые глаза и, выдыхая дым, резко спросила: «Ты же ведь соблаз­нила дядю Сашу?»

Пока я приводила легкие в порядок, следовал небольшой и лаконичный спич, что они с матерью резюми­ровали простую вещь — все время, пока дядя Саша и мать жили в граж­данском браке, я, как ебаная Лолита, соблазняла дядю Сашу, и он изменял матери со мной.

Меня ничего особо не поразило, кроме одной вещи. Одной вещи, ко­торая полностью нивелировала мою жертву. Все мое многолетнее молча­ние. Эта великая идея о сохранении сердца моей матери — была в одну секунду разрушена.

Моя мать знала.

Сразу. С моих девяти лет.

И пережила.

Моя мать очень живучая.

Она пережила вещь, которую нельзя пережить матери.

лЗ

Любая твоя фраза, любое твое утверждение меня адски бесит.

Но я сижу и делаю такое лицо, типа терплю.

На самом деле я в секунде от того, чтобы не разреветься от несоответ­ствия тебя и меня. Я в миллиметре пребываю от этого уже долгие годы. Мы сидим в ресторане. Я каждый раз вожу тебя в ресторан, когда ты при-

езжаешь ко мне в Москву. Ты ждешь от меня щедрый жест — я его со­вершаю. Может быть, кстати, ты его и не ждешь — но я его совершаю.

Я смотрю на тебя — ты держишь на вилке кусок из оливье и покачива­ешься в такт песне, которую живой музыкой исполняет не пойми какой чувак. Хотя исполняет именно для тебя, армянский певец. Поет чудо­вищно. Невыносимо.

Но ты покачиваешься и никакой чудовищности в его исполнении не чувствуешь.

У меня течет из ушей кровь, но тебе все ок.