Университетская роща

«Жизнь человека постепенна. Она как бы вытекает, скользит из одного состояния в другое. Так неприметно растет трава, затем жолкнет и вянет: сама по себе, без вмешательства косы-литовки. Отчего же любит человек всевозможные рубежи, скачки, вехи? Новый год, дни рождений, месяцы, часы… Географические границы, условные и прочие линии и черты, — размышлял Крылов, стоя в штурвальной рубке у смотрового окна. — Вот и я соблазнился любезным предложением капитана воочию рассмотреть границу двух рек. Будто возможна она, водяная?»

— Извольте не отвлекаться, — предупредил капитан и приказал снизить ход.

Усы по бокам носовой части парохода опали, пена перестала вспухать, и судно медленно заскользило по воде.

Сверху, из рубки, было хорошо видно, как широко и могуче катила Обь свои желтые глинистые воды. И вдруг — вода пропадала, словно уходила внутрь земли, в гигантский колодец! Изломистая, неровная, но отчетливо видимая полоса темной, почти черной воды заступала путь Оби, преграждала ее движение.

Это было воистину удивительное, захватывающее зрелище! Крылов не верил своим глазам: впервые в жизни он видел водяную границу. Отчего сие происходит?

— Очень простая разгадка, любезный Порфирий Никитич, — насладившись удивлением гостя, охотно принялся объяснять капитан. — Обь, как вы изволили заметить, сильная река. Обва — «снежная вода». Так зовут ее здешние люди. А ложе у нее песчаное да глинистое, отчего вода и засорена. А Тома, или, как ее по-современному кличут, Томь, — другого характера. Поспокойней. Поуже. И вода в ней чистейшая. Но по сравнению с обской кажется черной. Вот ведь что поразительно: чистейшая, а кажется черной!

— Да, действительно, две реки, два характера.

Капитан, воодушевленный этим замечанием, принялся рассказывать все, что знал, что накопил в плаваниях по сибирским рекам. О том, как трудны здесь переходы: капитаны ходят почти вслепую, сносных лоций не имеется. Как бесчинствуют местные корсары, из озорства сбивают бакены, топят лодки, норовят в бок садануть или корму прошибить. Глаз да глаз нужен.

Он любил свое дело. Оторви от реки, от парохода — тотчас и погибнет. К весне так изнудится, что и не узнать; худющий, словно медведь-шатун, и такой же злой. Ну, а когда уж река вскроется — живет!

Не единожды вмерзал со своими суденышками. Он ведь не сразу на этот двухпалубный красавец попал; приходилось и лодководцем служить, и плотогонничать, и завознями командовать.

Одинок-с. Так и не решился обзавестись семейством в силу неспокойствия своей натуры. В свободное время грешит собирательством — очень любит всякие сказы, бывальщины. Уж изрядную тетрадочку накопил. Вот и все, что составляет его жизненное счастье.

Крылов посмотрел на «человека в мундире» с запоздалым раскаянием: не встречай людей по одежке; вот тебе и наука…

— Как-то на Енисее пришлось мне с одним шаманом на зимовье жить, — продолжал капитан. — Из кетов шаман. Это сибирский такой местный народец — кеты. Охотники, рыболовы — словом, таежные люди, темные. Но этот Какемпту был, доложу я вам, образованнейший для своего племени человек! О Пушкине слыхал… спрашиваю, откуда слыхал-то? Говорит: духи-лунги сообщили. Хитрец… Меня Нучьжой звал, русским, то есть. Правда, перевод по-ихнему не того-с… «Господин с соплями». Дескать, на морозе «тает». Но об этом я уж потом проведал, а пока жили, не знал. Нучьжа так Нучьжа, мне все едино, лишь бы зиму перемолчать, баржу с мануфактурой укараулить. Между прочим, Какемпту сильно помог мне, в его владениях товар целехонек сохранился.

Капитан замолчал, поглощенный управлением парохода, и заговорил опять, когда крутой изгиб реки благополучно остался позади.

— Так о чем это я? Ну да, о шамане… Вот он сказывал, что и его народец жил на Томи, потом на север откочевал, подальше от русских нучьж с «огненными языками». С ружьями, значит. Шаман говорил, что они эту речку Томь называли Темной рекой. За цвет. На севере есть красные, железистые, коричневые — те, что из болот идут. Томь на особицу. Темная. И город стал по ее имени называться.

— Темноводск, значит?

— Выходит, так, — согласился капитан. — А вам известно, как томичей дразнят?

— Помилуйте, откуда же? Я ведь впервые — и по этим рекам, и в город, — ответил Крылов, приготавливаясь услышать от собеседника еще что-нибудь занятное.

— О томичах старая слава нехорошая шла. Де, пьяницы, воры, распутники да урывай-алтынники. Это, говорят, в древности было. А уж потом, позже, томичей аленичами стали звать. Либо моксунники да бакланы, либо аленичи. А сейчас гужеедами дразнят. Томские мужики — гужееды. Извозом промышляют, значит.

— Любопытно.