Умру вместе с тобой

– Я бы никого не убил. Если бы… если бы потом, уже после этого звонка, там, в гостевом доме не стряслась новая катастрофа… эта любопытная баба… она заявилась вдруг, открыла дверь своим ключом и застукала нас в постели. Комментарии, как говорится, излишни. У нее было такое лицо, что я сразу вспомнил слова Изи: мне не простят этого… Никто никогда ни за что мне не простит моей слабости. И на всем можно будет ставить крест, если только это выплывет наружу. Если они расскажут обо мне. Ничего не будет – все, все покатится в тартарары.

– И вы решили всех убрать. Всех, кто знал. – Миронов смотрел на него. – Первой – Полозову, затем остальных.

– Я вернулся в гостевой дом ночью в четверг. Попал на территорию через забор. Я хотел заманить ее в сарай, эту женщину. И убить там, тихо. Но не получилось. А в доме было много постояльцев. Я выжидал, искал момент. Рано утром она вдруг сама вышла с сумкой и пошла одна… Я догнал ее на железнодорожном мосту.

– Один взмах этого чертового хлыста – и все как ты хотел, да?

– Даже слишком легко. – Романов смотрел на них. – Было бы труднее, я бы, наверное, остановился сразу. Но вышло все очень просто. А потом, на следующий вечер, я поехал к Афии, я следил за ней от самого дома. Она отправилась на дачу, Афия часто проводила там выходные. Я опять ждал момента, и он представился, она вечером пошла одна на озеро… села на скамейку, было темно. Я окликнул ее. Она не успела обернуться, только поднялась со скамьи… Изи мне пришлось долго искать и тоже следить за ней от клуба. Она разъезжала на разных машинах, брала напрокат. Но я выследил и ее. И думал, что все закончилось. Но вы явились ко мне. И я понял по вашим вопросам, что вы копаете, и что вы уже близко, и рано или поздно вы… Я вспомнил, что в гостевом доме была еще одна… Когда мы приезжали туда с моим секретарем, там была еще одна женщина – уборщица. Я не знал, что она видела, я просто не хотел уже рисковать. Я убрал ее.

– Она жива, – сказала Катя. – От нее мы все и узнали.

В этот миг из дома вырвались густые клубы черного дыма. А затем со звоном лопнуло стекло в окне наверху. И пламя…

Где-то далеко на шоссе у ворот поселка послышался вой пожарной сирены.

– Выходи, сгоришь! – крикнул Миронов. – И дочь сгорит. Выходите оттуда!

Романов не двинулся с места.

– Вы отпустите Феликса?

– Конечно, его отпустят! – закричала и Катя. – Пожалуйста, выйдите из дома! Девочка… ваш дочка… ради нее!

Пылающая головешка – часть пластиковой рамы окна – упала рядом с Мироновым. Он обернулся к Кате, сунул ей в руки тот самый невскрытый конверт.

– Отойдите подальше.

Мещерский потянул Катю за куртку, она попятилась, прижимая конверт к груди. Очень сильно пахло гарью. Пламя пробивалось сквозь крышу – комнаты дома, облитые бензином, полыхали изнутри.

– Я знаю, что ты хочешь всем этим сказать, – крикнул Миронов. – Зачем ты поджег свой дом. Можно совершить подвиг в нашем дражайшем Отечестве, спасти детей, пожертвовать собой, но если при этом ты – гей, то подвиг твой и жертву твою втопчут в грязь, и найдется какой-нибудь сучий расстрига, который завизжит, что «геев надо в печке сжигать живьем». Но ты же сам убил людей! Ты спасал собственную шкуру, свою репутацию и политические амбиции. Чем ты лучше этого сучьего гомофоба?

Искры летели по воздуху, сыпались ошметки горящего пластика. Все превращалось в ад. Пожарная сирена звучала уже совсем близко.

– Пожалуйста, выйдите из дома! – закричала что есть сил Катя. – Я прошу вас! Ради того, что вы сделали, ради того, за что мы все вас так любили… Феликса вы спасли тогда. И сейчас вы его тоже спасаете. Но она же тоже ваша дочь! Спасите и ее!

Романов с силой толкнул кресло дочери по пандусу вниз – прочь от горящего дома. Кресло покатилось, покатилось… Несколько искр упало на одежду девочки и на ее волосы, но то, что она была мокрой – наверное, специально облита водой, – спасло ее.

Мещерский бросился к ней, Катя тоже. Мещерский схватил инвалидное кресло за поручни и бегом покатил его прочь от дома, как можно дальше.

А Катя…

Она застыла на месте. Потому что видела, как Владимир Миронов вздернул вверх свой пистолет, прицелился и…

– Знаешь, что с тобой в тюрьме будет? Знаешь, что они сделают с тобой в тюрьме?

– В курсе.

– А сгореть заживо еще хуже. Куда мне стрелять – в сердце или в лоб?

– Куда хочешь. – Романов стоял перед ним – открытый выстрелу.

Миронов нажал на курок, но в это время Катя с криком ударила его плечом – в плечо, стараясь выбить, помешать…

– Не смей! Не стреляй в него!

ВЫСТРЕЛ!

Пуля пробила насквозь Романову правое плечо. Фонтан крови!

Он зажал рану левой рукой, а затем повернулся и шагнул в свой дом, горящий, словно погребальный костер.

Пожарная машина остановилась у ворот – из нее сыпались пожарные, разворачивали шланги.

– Он сгорит! – кричала Катя. – Он там, в доме! Он сгорит там! Спасите его!

Пожарные побежали к горящему дому через участок, но Миронов, который был ближе всех, опередил их.

Катя не успела его удержать. Не успела даже что-то сказать ему – он обернулся – его взгляд…

Кате он потом снился по ночам…