Умри в одиночку

Младшему сержанту Мишке Игумнову не нужно было объяснять, как много значит в этой ситуации скорость, как не нужно было и втолковывать, что оставленные им следы могут привлечь внимание Бекмурзы Бисолатова. Он выбирал подходящие для бега участки, где следов не останется, издали и уверенно, хотя и петляя, приближался к полуразваленному зданию фермы. На другом конце дистанции сам Бекмурза Бисолатов вытащил из кузова какие-то доски, подложил их под колесо и благополучно выбрался из грязи. Доски, как инструмент многоразового использования, забросил опять в кузов.

Разведчик из Бекмурзы получился плохой, если только он в самом деле был отправлен на разведку. Слишком уж явственно старался тракторист видеть всё, что на холмах происходит, хотя там, наверху, ничего и не происходило. Можно было бы, конечно, списать его любознательность на вчерашнюю встречу с «краповыми». Обжегшись на молоке, известно, на воду дуют. Но кто мог сказать Бисолатову, что «краповые» до сих пор место не покинули? Да и вообще он не слишком сильно «обжёгся». С дороги увидеть «Тигр» или ментовский «уазик» он не мог однозначно. Навстречу ему из «краповых» никто не выходил и документы проверить не рвался. Следовательно, желание побольше увидеть было связано с чем-то другим. По крайней мере, накануне Бекмурза вёл себя совсем не так, и это в глаза бросалось.

Мишка вовремя успел забраться в развалины фермы. Наушник «подснежника» принёс его сообщение:

– Аврал, я – Муромец. Как слышите?

– Нормально. Докладывай!

– Занял позицию… В конце чердака…

– Что оттуда увидишь? Или у тебя глаза – рентген…

– Здесь фибролитовые плиты, которые этот парень вчера вывозил. Вижу место, где он их забирал… Думаю, сегодня будет здесь же брать. Будет в двадцати шагах от меня…

– Понял. Осторожнее… Если что, не убей его…

– Я постараюсь, товарищ капитан…

Однако главное, в чём Мишке предстояло стараться, было совсем иного, почти циркового характера. Главным для него было не провалиться сквозь донельзя прогнивший потолок. Перекрытие на ферме изначально было дощатое и только сверху утеплённое фибролитовыми плитами. Сколько лет это перекрытие прожило – неизвестно, но доски далеко не вечны, если они сделаны не из осины или лиственницы. И вообще доски тоже любят уход, а когда ферма разбита и наполовину развалена, ухода не может быть никакого. Доски и прогнили, и провисли, и вот-вот могли рухнуть уже под тяжестью самих не слишком тяжёлых плит. А дополнительный вес в восемьдесят с лишком килограммов вообще представлял угрозу. И потому Мишка по чердаку не ходил, а ползал, растопырив руки и ноги, чтобы распределить собственный вес на как можно большую площадь. Так по тонкому льду ползают. И удержался-таки, нашёл себе более крепкую позицию за какой-то большой металлической трубой, обложенной со всех сторон хламом. Видимо, окружность этой трубы, где-то около потолка чем-то обваренная, использовалась в качестве дополнительной опоры для досок перекрытия, и потому потолок здесь был более прочным. Теперь оставалось только ждать. Но ждать пришлось, как казалось Мишке, слишком долго – звук тракторного двигателя постепенно приближался, но, памятуя любовь тракториста к бешеным тракторным гонкам, Мишка рассчитывал, что Бекмурза доберётся до места быстрее.

Однако любому ожиданию приходит конец. Наконец звук двигателя стих рядом с фермой, но перед этим Бекмурза расписывал колёсами по раскисшей земле какие-то круги. Судя по звуку, с нескольких заходов разворачивался и ставил трактор так, чтобы можно было сбрасывать фибролитовые плиты сразу с чердака в кузов. Лестница, как видел ещё на подходе к ферме младший сержант Игумнов, валялась рядом с наполовину обрушенной стеной. Сам Мишка лестницей не стал пользоваться, потому что оттащить её назад к стене у него возможности бы не было, а уверенности в том, что Бекмурза забыл, где лестницу оставил, не было никакой.

Наконец длинные концы лестницы вместе с двумя последними ступенями с громким стуком ударили по торцевой балке. Бекмурза приготовился к работе и, разговаривая сам с собой на чеченском языке, полез на чердак. Разговор этот походил, скорее, на ругань, но Мишка Игумнов хорошо знал, что чеченцы разговаривают на своём языке, а матерятся, как и все другие представители кавказских народов, почему-то только на русском. Впрочем, наверное, ругательства и в других языках есть. Но, поскольку местных языков Мишка не знал, он мог только предполагать, а не утверждать.