Умрем, как жили

— Не бойся, водопроводчик! Здесь током уже с самого прихода фашистов не пахнет. Даже господин Морозов порядка навести не может. Ни мощностей нет, ни материалов.

Они пролезли бочком в щель за щитом и оказались в небольшой полутемной комнате с отличным верстаком, сделанным каким-то мастером для себя. Связанными в высокие стопки стояли вдоль стены пирамиды «ежей».

— Сколько поднимешь?

— Давай побольше. Невесть когда еще такая оказия выпадет. По немецкому заданию на офицерской кобыле фрицам «ежа» запустить! — засмеялся. Глеб.

— Не жадничай. Работа не из легких. Тут парни наши пробовали ставить, без рук вернулись. Ногти высевали на дорогах вместе с «ежами».

Николай развел своими пудовыми кулачищами, словно показывая, как сеяли ногти. От этого движения серая тужурка на груди жалобно затрещала.

«Ну и здоров, бычище!» — подумал Глеб, глядя на могучую, по-летнему оголенную шею Колыхалова, на его косую челку до глаз, которую он редкими разворотами головы стряхивал со лба.

Глеб и сам не раз ловил себя на мысли, что здорово изменился. Не то чтобы постарел — о какой старости может идти речь в восемнадцать лет, — но, кажется, прожил за эти месяцы, прошедшие с того последнего футбольного матча, долгие и нелегкие годы.

То ли постоянное чувство шагающей рядом опасности, то ли так резко изменившийся уклад быта и мыслей… Вся короткая Глебкина жизнь, лежавшая там, за воскресным матчем, виделась сегодня чем-то далеким, радостным, почти воздушным. Хотя были в той жизни свои невзгоды и свои огорчения.

Оглядываясь вокруг, Глеб замечал подобные перемены не только в себе. Взять того же бесшабашного баловня спортивной славы Юрку Токина, старого, закадычного друга, о котором будто знал все — не только, что было, но и что еще случится. Он вдруг открылся совсем иной стороной: мужской зрелостью, какой-то кошачьей осмотрительностью и настороженностью. Большая всенародная беда не только сплотила их, она сделала каждого куда более значимым в собственных глазах.

«Вот только эти шуры-муры Токина с ленинградкой… Нашел время и место! Что ему, Юрке, местных девчонок мало?! Ритка Черняева — уж какая краля! А он с заезжей… Тоже мне Ромео и Джульетта!»

Они погрузили в телегу пять больших связок «ежей», и Глеб тронулся в путь. Из города выезжал медленно. Дважды останавливали патрули — в самом городе на выезде и на мосту.

Часовой у моста повертел в руках справку из горуправы, стволом автомата поворошил сено в телеге, равнодушным взглядом окинул связки деревянных досок с гвоздями и разрешающе махнул рукой. Еще долго Глеб чувствовал на спине взгляд часового. Сердце билось часто, хотя он и был уверен, что все обойдется, придраться-то не к чему. Он ехал медленно, скорее испытывая себя, чем успокаивая немца. За двумя крутыми поворотами остановился, обошел телегу, пару раз пнул ногой по оглоблям.

Кругом не было ни души. Дорогу перехватывала низинка, залитая неглубокой, но основательно перемешанной при буксировке жижей. Обломки досок — шофера подкладывали их под колеса, вытягивая тяжелые грузовики, — торчали из грязи.

Глеб развязал первую пачку. Доска была дюймовая с трехдюймовыми гвоздями.

«На любое колесо гвоздика хватит! Молодцы ребята, на совесть колотили!»

Он легко утопил в жиже доски, чтобы они в шахматном порядке перерезали шоссе, и тихонько тронул лошадь дальше. Вымазав сапоги в грязи, пошел рядом по высокой, еще плохо оттаявшей бровке, укрывая от ровного студеного ветра покрасневшие руки под полами ватника. Он «заложил» уже четыре ямы и остановился возле пятой, когда внезапно увидел — рукой подать — одинокую машину.

«Вот и попался! Увидят, что под колесо попало, найдут такие же доски у меня, и… далеко не уйдешь!»

Глеб вскочил в телегу и начал неистово хлестать тяжелую на ход кобылу, которая трясла мощными боками, но почти не прибавляла скорости.

Машина оказалась бронетранспортером на гусеничном ходу. Она проскочила мимо на высокой скорости, обдав и Глеба и кобылу веером жидкой грязи. Глебка утерся, а когда поднял голову, с сожалением посмотрел вслед бронетранспортеру.

«А, черт! Ведь он на гусеницах! Гвозди позагибает, и умерли мои «ежи». Надо же было дьяволу попасться именно сегодня!»

Глеб еще более энергично начал «высевать» оставшиеся «ежи». Их хватило почти до леса, когда, наконец, он додумался, что правильнее не частить, а бросать пореже. Если пойдет колонна, то, в конце концов, могут понять, что проколы не случайность, и начнут искать злоумышленника.

«Ничего, долго искать придется! Нас вон сколько, а гвоздей и досок в Старом Гуже хватит!»

Дважды до крови Глеб срывал ногти и вспоминал слова Николая. Руки окоченели, и ногти были уже не розовыми, а синими, как у человека, страдающего пороком сердца.

Возле относительно чистой лужи он вымыл обувь щедро, не аккуратничая, — вода и без того хлюпала в обоих сапогах, обмыл руки, а грязь с ватника, наоборот, счищать не стал, чтобы было видно, как окатил его встречный транспорт.