Умрем, как жили

— Особенно не стесню. На станции дел у меня по горло. Если задержусь, там и переночую. Вещи при случае заброшу — чемоданчик да книг узелок.

Он пошел по улице спокойно, словно для него не было ни немцев, ни фронта и, вообще, никаких особых забот. Дождавшись, когда Морозов скроется за углом, Юрий кинулся к Бонифацию. Но, к своему удивлению, старика на месте не нашел.

— А он сегодня работал только до обеда, — объяснили ему.

Странно вел себя квартирант Юрия.

Исчезнув на два дня, так что Токин, ожидавший устройства на работу, даже не сходил к Бонифацию, Морозов прислал большой чадящий грузовик с рабочими и материалами, который внезапно остановился перед домом, немало напугав Юрия. Внеся в комнату начальника электростанции чемоданчик и узелок с книгами, туго перетянутый вожжами, рабочие споро, будто обстраивали свой собственный дом, заделали разваленный угол и даже подкрасили, отчего дом сразу принял облик жилого, ухоженного строения.

Один, из электриков, занимавшихся проводкой света в доме и на улице, передал Юрию записку, в которой Морозов советовал на паровозоремонтном заводе обратиться к сменному мастеру Уткину Сергею Павловичу и сказать, что «по распоряжению бургомистра Черноморцева Токина надлежит взять на работу слесарем».

«Узнал даже, где я работал и кем, — подумал Юрий. — Навел справки, начальничек! И видно, большой властью пользуется, коль может в такое время целый грузовик с материалами на свое личное дело выделить. И не боится».

Дождавшись, когда исчезнут мастера, Токин заглянул к Бонифацию.

— Полюбуйся, мой квартирант ордер на работу выделил, — Юрий подал Бонифацию записку.

Тот взял ее спокойно и так же спокойно вернул.

— Будешь работать, где и прежде — неплохо. Как будто ничего не изменилось… Но совет тебе — осторожнее с этим Морозовым. Чужой человек. Я тут поспрашивал, никто плохого сказать ничего не может, но и хорошего тоже. А Уткина знаю. Да и ты его знаешь. Заядлый болельщик.

Уткин действительно признал Токина сразу.

— Ну, так я и подумал! А то Морозов мне объясняет, кто да что, а сам толком не знает. Уж я-то помню, как тобой любовался! Постой, постой, а времени с последнего футбола сколько прошло?

Прикинув, что и месяца не прошло, крякнул, и шея его налилась краской.

Они прошли по внутреннему двору завода, заставленного ящиками с немецкими надписями, которые под руководством нескольких солдат ворочали рабочие.

Юрий осматривался с любопытством — впервые после возвращения в город он видел столько немцев и рядом, и главное — будто все сместилось, — не ощущая в них врагов. Немцы смеялись, дробно, по-своему, молотили языками, а приказания в основном отдавали простым и доходчивым жестом — тыкали пальцем в ящик, а потом показывали, куда этот ящик следует поставить.

Завод узнать было трудно. Три цеха, в том числе основной, паровозный, лежали в пугающих руинах. На месте высоких пролетов, некогда сплошь застекленных, дыбилась погнутая металлическая арматура. Подъездные пути были разворочены, а четырехстворчатые во весь торец ворота могучая сила взрыва сняла с петель и кинула под забором.

В дальнем конце цеха стены теряли свои очертания на осыпях, а те, что остались неповаленными, так зловеще зияли черными дырами, что только человек вроде Юрия, знавший завод довоенным, мог представить себе, какой красавец цех стоял на этом месте.

«Пестова работа! Знаменито он его рванул. Вот только непонятно, почему именно он?! Ему с руки типографию было уничтожать. Оборудование ценное вывезти надо, а остальное, говорил, рвануть к такой-то матери! А вот поди — совсем другим занялся!»

И снова где-то в душе у Юрия мелькнуло сомнение, что Пестов причастен к взрыву на Либкнехта.

Уткин довел его до уцелевшего угла паровозного цеха, в котором возилось десятка полтора рабочих, разбиравших завалы, и представил молодому стриженому парню.

— Павлов, вот тебе помощника прислали! — и, повернувшись к Юрию, объяснил: — Твой бригадный будет. Пока разбирать завалы, к зиме в цехе «буржуйки» делать начнем. Зима не за горами, а наши новые хозяева ее не очень любят и загодя готовиться решили. Свыкайся.

Он отвел Павлова в сторону и что-то зашептал ему. Павлов несколько раз взглянул на Токина, и Юрий понял, что речь идет о нем. Как только Уткин ушел, Павлов зычно крикнул:

— Шабаш! Передых!

Рабочие стали стекаться к длинным самодельным лавкам — пока единственной мебели, установленной в цехе.

— Ну, здорово, капитан! — раздалось у Токина за спиной.

Юрий обернулся и обмер. Перед ним стоял Борис Фадеевич Архаров, отец Георгия и Александра, обоих краев заводской команды, и улыбался в свои пушистые усы.

— Борис Фадеевич! — выдохнул Юрий и кинулся к старику. — А ребята где?!

— Не дальше твоего ушли, — сказал Архаров, усаживаясь на лавку.

К ним начали подходить рабочие, неспешно деля самосад и скручивая «козьи ножки».