Умолкнет навсегда

Тасит. То самое, что поглотило ее брата. Она теперь одна-одинешенька во всей Испании с Маймонидом у сердца и именем брата в сердце. Жертвенный агнец на горе Авраама, сеньор глупец. Бесприютное привидение.

Мигель. Ей только до Крестьянина дойти. Глубокой ночью. Кто узнает?

Тасит. Дульсинея, принцесса моя, биение моего плененного сердца! Какую боль ты принесла мне, покинув этот дом и обрекая меня на невыносимую муку — не видеть твоей красоты. Если я забуду тебя, моя Дульсинея, пусть вырвут мне правую руку и пусть язык мой присохнет к нёбу!

Мигель. Дон Тасит, вы бредите. Ваша дочь вернется.

Стучат во входную дверь.

Мигель. Ну вот!

Марсела и Санчо прибегают в тревоге, услышав стук в дверь. Посмотрев в глазок и узнав посетителя, Марсела открывает дверь.

Входит Крестьянин.

Крестьянин. Они ее увезли. Четыре черных всадника. На дороге. Она даже не вскрикнула.

Затемнение

Сцена 1.20

Декорация 5: камера Сервантеса в тюрьме Аргамасилла дель Альба в 1587 году.

Сервантес один. Открывается дверь. Снаружи в камеру вталкивают человека, который безжизненно падает на пол. Сервантес подходит к нему, переворачивает и тащит на тюфяк.

Тасит(открыв глаза). Кто вы?

Сервантес. Я — великан Каракульямбр, правитель острова Малиндрании, побежденный на поединке рыцарем из Ламанчи, еще не в должной степени оцененным. Он и велел мне явиться к вашей милости, дабы ваше величие располагало мной по своему благоусмотрению.

Тасит. Это конец.

Сервантес. А существует ли для нас различие между концом и началом?

Тасит. Еще один из ваших парадоксов, дон Мигель?

Сервантес. Начало ваше уже было концом, как конец ваш сделается началом.

Тасит. И сколько же безумств между ними!

Сервантес. Не безумств, но познания Истины, дон Тасит. Или мне лучше называть вас дон Эмет? Истина — дитя ангелов. Вас опьяняла Истина.

Тасит. Опьянение — как раз то слово. Моя голова. Похмелье?

Затемнение

Сцена 1.21

Декорация 2: гостиная в Мадриде.

Телло де Сандовал. Да, мы пытали его, немного. В самом конце жизни.

М. де Сервантес. Вы говорите об отце или о сыне?

Телло де Сандовал. О сыне. Нет, об отце. Признаться, о том и о другом.

М. де Сервантес. Но не ради доказательств. Я имею в виду отца. Вам ведь не требовались доказательства.

Телло де Сандовал. Великий Боже, нет! Этот человек сам представляет собой одно большое доказательство. Такое высокомерие, такое безумие, что больше ни в каких доказательствах и нужды нет.

М. де Сервантес. Стало быть, не поиски доказательств произвели на свет пытку?

Телло де Сандовал. Нет, нет. Позвольте мне развить вашу метафору.

М. де Сервантес. Мою метафору? Припомните, это вы назвали пытку порождением, плодом предшествующих знаний.

Телло де Сандовал. Так вот, его пытка была безотцовщиной, как следствием сиротства был и его помутившийся разум.

М. де Сервантес. Отец осиротел, потеряв сына.

Телло де Сандовал. Дрожь пробирает, правда? Сирота одной ногой стоит в жизни, другой — в смерти, но душа его уже не там и не здесь. Пытка погружает его в равнодушие. Никогда не замечали?

М. де Сервантес. Равнодушие? У него?

Сервантес хохочет.

М. де Сервантес. Вы ничего не поняли. Вы приняли прозрачность за пустоту!

Сцена 1.22

Декорация 4: Парадная зала в доме Тасита де Ангелеса. Марсела тихо плачет. Мигель и Санчо молчат. Появляется Тасит. На нем старые латы, на голове — тазик для бритья, на боку — ржавая шпага, слишком длинная и слишком тяжелая.

Тасит. Настало время.

Марсела. Какое новое безумство?

Мигель. Настало время для чего, дон Тасит?

Тасит. Я вовсе не Тасит де Ангелес. И никогда им не был. Меня зовут… (запинается, как если бы затруднялся вспомнить). Меня зовут Эмет бен Энгели. Под этой броней бьется сердце выкреста, почти такое же старое, как сама броня, и еще более ржавое.

Марсела. Вот, чего нам не хватало, чтобы предать казни всех уцелевших домочадцев.