Умм, или Исида среди Неспасенных

– На чем?

– На водных желобах. Я наморщила лоб:

– По каким в Канаде лесорубы сплавляют бревна?

– Это когда было, Ай! Живешь старыми понятиями!

– И горжусь этим, – сказала я, испытав – впервые за много дней – нечто похожее на радость.

– Ты неисправима, – вздохнула Мораг. – Да, кстати: Аллану пока ни слова, обещаешь?

– Само собой!

– Хорошо. Я тоже буду помалкивать. Тогда до встречи.

– Скоро увидимся. До завтра. Счастливо, сестренка.

– Пока. – Я услышала щелчок.

Положив трубку на рычаг, я усмехнулась, глядя на Софи, взяла ее за руки и не отпускала до тех пор, пока выражение тревоги и сомнения не сменилось на ее лице прекрасной открытой улыбкой, отражающей все мои чувства.

– Виден свет в конце тоннеля, – сказала я с тихим смехом.

Глава 20

– Это все грезы, пойми, Исида. Грезы. – Дядюшка Мо закивал в такт своим мыслям и вновь приложился к пластиковому стакану, провожая глазами траву, скалы, море. – Грезы – страшная штука. М-да. Жуть, просто жуть.

– Тогда, по-моему, правильнее называть их кошмарами, – сказала я.

Дядя Мо зашелся булькающим смехом и, нависая над столиком, потрепал меня по плечу.

– Ах, Исида, милое дитя, ты еще так молода. Твое простодушие ставит меня в тупик. Как сама жизнь, как эти грезы. Тебе не дано понять, что грезы сеют ужас. Взять, к примеру, меня. – Он легонько постучал пальцем по закованной в жилет грудной клетке. – Я еще хоть куда; стариком не назовешь. Мужчина зрелых лет, не более того. Но пережил столько, что воспоминаний накопилось, как у старика. В этом смысле я, можно сказать, уже стар. Ах, грезы.

– Понимаю, – сказала я, теряясь в догадках.

На крутом повороте нас бросило в сторону очерченного красным гранитом берега и острых утесов, омываемых ленивым, недовольным морем. На бледном горизонте серой точкой темнел корабль. Неподвижные облака окрасили небо многослойной пастелью.

Мы сели на одиннадцатичасовой поезд Эдинбург-Лондон, чтобы потом сделать пересадку на Манчестер. В три часа у меня планировалась встреча с Мораг в Эдинбурге, но сейчас я ехала в южном направлении, в сторону Англии, с каждой минутой удаляясь от места встречи со своей двоюродной сестрой. Я всерьез подумывала смыться от дяди Мо на вокзале Уэйверли и уже все спланировала, но отказалась от этой мысли. Теперь у меня созрел другой план. Времени, правда, было в обрез, и затея могла с треском провалиться, но риск – благородное дело.

– Грезы… – продолжал дядя Мо, откупоривая следующий шкалик водки и опрокидывая содержимое в пластиковый стакан.

Из другой бутылки он плеснул туда же чуток содовой и, ритмично покачивая головой, принялся трясти шкалик над стаканом, чтобы ни одна капля не пропала.

– Грезы… честолюбивые помыслы, жажда преуспеяния… страшные вещи, дорогая моя племянница, поскольку иногда они сбываются, а это самое страшное, что может уготовить нам судьба.

– Ах вот ты о чем, – сказала я. – Мне-то казалось, речь идет о сновидениях.

– И это тоже верно, дитя мое, – изрек дядя Мо, устало откидываясь на спинку кресла.

Мы вдвоем занимали четырехместный столик с левой стороны по ходу поезда. Я, как водится, подложила под себя доску; на мне по-прежнему были полюбившиеся кожаные штаны и куртка, подаренные бабушкой Иоландой. Дядя Мо красовался в костюме-тройке и цветастом галстуке, а пальто из верблюжьей шерсти, аккуратно сложенное подкладкой наружу, отправил на багажную полку. Сидячей доской он не пользовался: здоровье, мол, не позволяет, и вообще, мусульманину больше пристало носить с собой молитвенный коврик. Я заметила, что мусульманину больше пристало воздерживаться от спиртного.

– У меня особая стезя, – встрепенулся он. – Вначале был ласкентарианцем, потом стал алкоголиком, а уж потом – мусульманином, соображаешь?

Я подтвердила, но тут же прикусила язык, чтобы не спросить, на каком из этих трех этапов его служение было наиболее ревностным.

– Однако я поборю демона пьянства, не сомневайся. Покамест пью, пью, пью, а потом – раз… – он рубанул воздух ладонью, – и брошу. Вот увидишь.

Я сказала, что уже вижу.

– Грезы для мужчин губительны, – проговорил он, с трудом поднимая отяжелевшие веки и глядя в окно, за которым тянулась мирная панорама морского побережья.

Удачно, что я выбрала место с этой стороны вагона; мне впервые довелось ехать таким маршрутом, но, судя по карте и по рассказам более опытных путешественников, самые лучшие виды открывались именно с этой стороны.

– Неужели благочестивого человека могут погубить грезы?

– Конечно могут. Говорю как мужчина, но не как шовинист: нет-нет, в целом я признаю равенство женщин, восхваляю и превозношу их способность давать жизнь. В этом плане, смею сказать, я поднялся выше многих своих единоверцев, хотя… скажем так: Запад – это не истина в конечной инстанции. – Он опять навис над столом и строго посмотрел мне в глаза, грозя пальцем. – Какой прок от женского равноправия, если оно сводится к равным правам на неуважение и насилие… то есть на страдание от насилия?

Я равнодушно кивнула:

– Что-то в этом есть.