Сперва пошли слухи о неприятностях, не совсем понятно чьих. Потом приехали две комиссии, одна в хвост другой, и никто толком не знал, что они искали. Когда отбыла последняя, Тимура вызвал Макарыч. Лицо у него было хмурое, говорил жестко, в детали не вдавался, имен не называл.
– Значит, так. В ближайшее время меня, видимо, отзовут в Москву. На время, но не исключено, совсем. Вместо меня будешь ты. Это решено, я уже договорился. Работу ты знаешь, конкретных наставлений давать не буду. А вот неконкретные дам.
Он сделал паузу, и Тимур осторожно вклинился:
– Что-то произошло?
– Кое-что произошло, но тебя это никаким боком не касается. Твоя главная задача будет – сберечь пацанов. Всех до единого. Без исключения. Не допустить, чтобы кто-то откинулся. От тебя будет зависеть не все, но многое. Чтобы риск был, – он потряс пальцем перед носом Тимура, – минимальный.
– Так война ведь, – возразил Тимур. Он не понимал ничего.
– От этой войны воняет, – сказал Макарыч, – кому война, а кому мать родна. Мы на этой войне деньги не делаем, а за чужой бизнес своей кровью платит только дурак. Ты не дурак и должен это понять.
Снова была пауза. Тимур ждал хоть одного факта – и не дождался.
– А если приказ? – спросил он.
– Приказ должен исполняться, – ответил Макарыч, – стойка «смирно» и ладонь к козырьку. А уж как приказ исполнится, какой ценой – это решает командир. Пока решаю я, а потом будешь ты.
– Может, вас не отзовут? – понадеялся Тимур.
– Отзовут! – уверенно сказал Макарыч. – А главное вот что: ни при каких условиях не лезь в политику.
Этого Тимур уж вовсе не понял:
– А я разве лезу? Да тут вроде и нет никакой политики.
– Политика есть везде, – угрюмо возразил Макарыч, – есть и тут. Но тебя она не касается. Что продают, что покупают – не твое дело. Твое дело – беречь ребят.
– Вы про дурь, что ли? – догадался Тимур. – Наши-то не курят. И не колются. Это солдатики балуются.
– Пусть балуются, – сказал Макарыч, – если себя не жалко. А тебя эта тема, запомни, – никаким краем.
– Так это все из-за наркотиков?
– Это все из-за политики. А наркотики – самая большая политика. Большие деньги, они и есть большая политика. Ты это должен очень твердо запомнить. И все, что я тебе сейчас сказал, – никому.
– Михаил Макарович! – укорил Тимур.
– Ладно, друг друга поняли.
– Да, – вспомнил Тимур, – с Зятьком-то как? Вас он слушается, а я для него кто? Он же капитан.
– Он майор, – сказал Макарыч, – считай, что майор. Две реляции ушли наверх, о новом звании и о высокой правительственной награде. О Зятьке можешь не беспокоиться, его отзовут, наверное, даже раньше, чем меня. Слетал на войну, задачу выполнил, больше ему тут делать нечего.
– А награда, – не поверил Тимур, – она за что?
Макарыч посмотрел на подчиненного жестко, почти зло:
– За что у нас награждают? За боевые подвиги. За героизм в выполнении интернационального долга. Женишься с умом, и у тебя будут награды… Ладно, тема закрыта. И запомни главное: о наркотиках – не видел, не слышал, и слова такого не знаешь. Я все сказал, ты все понял.
Тимур действительно сменил Макарыча через две недели. Но того не отозвали – его убили. Обычная нелепость войны: пошел с шестью рядовыми и переводчиком в маленький горный кишлак на нужную встречу, а своя же вертушка несколькими ракетами смела деревню до основания, до скалы. Нет, как не было.
Потом, как и положено, комиссия расследовала прискорбный инцидент. Оказалось – несостыковка. Две структуры в обстановке строжайшей секретности решали каждая свою задачу: одна подготовила тайную встречу с влиятельным местным аксакалом, другая засекла опаснейшего бандита, которого выслеживала чуть не полгода. Комиссия работала неделю, еще неделю суммировала факты и делала выводы. Кто конкретно навел ракеты на свою опергруппу, точно определить не удалось, но преступная халатность была наказана: двум капитанам и одному подполковнику дали выговора, а начальника разведки предупредили о неполном служебном соответствии.
Воинской части без командира нельзя, и наутро после гибели Макарыча Тимур получил повышение: командир Отряда особого назначения. Первое дело на руководящем посту было даже не тяжелое, страшное – писать жене и дочке, что их статус изменился: старшая стала вдовой, а младшая сиротой. Мыслей не было, слов не было, ничего не было, кроме боли и стыда за то, что учителя убили, а он, Тимур, не только жив, но и здоров, благополучен и даже вырос в должности. Зашел Зятек, глянул через плечо на лист бумаги с единственной тупой фразой: «Уважаемые Анна Артемьевна и Светлана Михайловна!».
– Мучаешься? – посочувствовал Зятек.
Тимур не ответил.
– Давай я напишу, – предложил Зятек, – мне полегче: тебе он был как отец, а мне как бы начальник, я же числюсь при отряде.
Тимур молча пустил его за стол, и Зятек минут за двадцать написал хорошее, мужественное, прочувствованное письмо. Гибель Макарыча была названа героической, и Тимур еще больше устыдился, что сам не додумался до такого простого и точного поворота: ведь нельзя писать близким погибшего, что их любимый человек ушел из-за бестолковости армейских служб.