Умирающий изнутри

Чистые врожденные Силы, поглощаемые коррупцией, Как прекраснейшее Стекло, Или начищенная Медь, Скоро сами в воображаемых одеждах Божественные Впечатления, когда они пришли, Быстро вошли, и Душа запылала.

Это не предмет, но Свет,

Он создает Небеса: яснеет Взор.

Верность

Нисходит лишь к тем, кто видит.

После этого снова поднимаюсь. Чувствую себя немного лучше. Нужно позвонить Юдифь. Пусть приготовит мне куриный бульон. Ой-вей! Увы мне! Вэй из мир!

Суббота. Я оживаю без помощи куриного бульона и решаю идти на вечеринку. Увы мне. Помни, помни, шестое ноября. Зачем Дэвид разрешил Юдифь вытащить его из берлоги? Бесконечная поездка на метро в центр; запах вина добавляет особый аромат к обычному путешествию в Манхэттен. Наконец знакомая станция, Коламбия. Нужно пройти несколько кварталов, поеживаясь от холода. Я не слишком хорошо одет для такой зимней погоды. Вот я уже приближаюсь к огромному старому дому на углу Риверсайд-драйв и 112-й улицы, где и живет Клод Германт. Заколебавшись, я стою на улице. Холодный ветер безжалостно хлещет меня. В парке кружатся мертвые листья. Внутри меня встречают проницательные глаза швейцара.

– Профессор Германт, – говорю я.

Он тычет вверх большим пальцем:

– Седьмой этаж, 7-Г, – он рукой указывает дорогу к лифту.

Я опоздал, уже почти десять часов. Поднимаюсь вверх в ветхой кабине, крак, крак, крак, – дверь лифта открывается, шелковый плакат в коридоре объясняет дорогу в логово Германта. Но плакат не нужен. Потрясающий шум слева подсказывает мне, где развертывается действие. Я звоню. Жду. Ничего.

Звоню снова. Там слишком шумно, меня не слышат. О, если бы я мог передавать мысли, а не только принимать! Я бы объявил о своем появлении громоподобным возгласом. Звоню еще, более настойчиво. А! Да! Дверь открывается. Маленькая темноволосая девушка, на вид еще школьница, одетая в какое-то оранжевое сари, которое оставляет ее правую грудь – маленькую голой. Нагота в моде. Она весело улыбается.

– Заходи, заходи!

Внутри толпа. Восемьдесят, девяносто, сто человек, все в безумных нарядах, собравшись группами по восемь-десять человек, кричат друг другу нечто глубокомысленное. Те, кто не занят коктейлями, курят трубки, ритуально всасывая воздух и покашливая. Не успел я снять пальто, как кто-то засунул мне в рот трубку с мундштуком слоновой кости:

– Великолепный гашиш, – объяснил он. – Прямо из Дамаска. Давай, парень, затянись!

Я волей-неволей втянул дым и немедленно ощутил эффект. Я подмигнул.

– Да, – кричит мой благодетель. – Он затуманивает мозги, точно?

В этой толпе мой разум, перегруженный сигналами, и так уже помутился, обкуренный марихуаной. Кажется, моя сила работает сегодня с довольно высокой интенсивностью. Правда, не слишком различая индивидуальности, я невольно погружаюсь, словно в густой суп, в хаос сливающихся мыслей.

Темное дело. Трубка и человек исчезают и я, спотыкаясь, пробираюсь в комнату, сплошь заставленную набитыми до отказа книжными шкафами. Я ловлю взгляд только что заметившей меня Юдифь и ко мне протягивается прямая линия контакта, вначале непостижимо живая, ясная, потом прерывистая и переходящая в какое-то бормотание: брат, любовь, боль, страх, общие воспоминания, прощение, забвение, ненависть, враждебность, мерзость. Брат.

Любовь. Ненависть.

– Дэйв, – кричит она. – Я здесь, Дэвид!