Умид. Сын литейщика

— Вы правы, конечно, — вздохнула Патилахон и, искоса взглянув на нее, неожиданно спросила: — А вы долго еще пробудете в Фергане, голубушка?

— Смотря как будет чувствовать себя папа. В последние дни он уже вставал с постели и ходил по комнате. Если он уже выздоровел, то мне незачем зря терять время, завтра же улечу самолетом в Ташкент.

— Так я и знала!.. — воскликнула Патилахон, захлопав в ладоши, и засмеялась. — Я же говорю, что душа и мысли ваши не с нами, а там где-то в Ташкенте. Я давно это заметила! Я так и подумала, что вы собираетесь завтра же отправиться в свой Ташкент!..

— Да, скорее всего… отправлюсь. Буду жалеть только, что не успела познакомиться с вами поближе. Вы мне кажетесь очень искренней и добросердечной девушкой. Давайте будем писать друг другу письма…

— Конечно! Вы словно бы в воду глядели и прочли мои мысли! — воскликнула Патилахон радостно и бросилась обнимать Хафизу.

Они, смеясь, закружились по комнате. Потом Хафиза, опустив голову, попросила тихим голосом:

— Только вы, подруженька, пожалуйста, не проговоритесь кому-нибудь о том, что можете лишь предполагать. А то люди могут подумать, что вы говорите всерьез. Меня сейчас больше всего тревожат предстоящие экзамены…

— Ага, понимаю. Будьте спокойны, — сказала Патилахон и подмигнула.

Ближе к полудню Шахнозхон-апа, Патилахон с сестрой и тетушка их зятя, женщина лет сорока, проводили Хафизу к автобусу. Шахнозхон-апа, весело смеясь и игриво поводя бровями, похлопала ее по плечу и заметила:

— Я сама там, где вы меня видите, а душа моя там, где ее никто не видит… Так, значит, да?.. Вижу, что так, не прячьте глаз. Словно магнитом притягивает вас Ташкент. Счастливо доехать, до свидания!..

Хафиза приехала домой и убедилась, что отец почти здоров. Он уже выходил на улицу и даже собирался поехать на работу, да Нафисахон не пустила. Он поворчал немного, но подчинился и решил выйти на работу со следующего понедельника.

Хафиза сказала родителям, что ей надо обязательно заниматься в центральной библиотеке, где она может пользоваться какими хочет пособиями, и стала собираться в дорогу. Мать принялась уговаривать дочь погостить дома еще хотя бы несколько дней. Но за нее вступился отец, сказав: «Раз она готовится к поступлению в институт, то нечего ей здесь терять понапрасну время…»

Хафиза подошла к книжному шкафу, стала перебирать тесно сложенные тома Навои. В одном из томов нашла письмо. То самое, что Умид закончил газелями Навои. Она села, подобрав под себя ноги, на диван и принялась перелистывать книгу поэта, отыскивая полюбившиеся Умиду четверостишия. Не заметила, как увлеклась и начала читать подряд строку за строкой. «Какие чудесные стихи! Волшебство!.. — восхищалась она про себя, переворачивая страницу за страницей. — Как я могла до сих пор не прочитать все, что написано этим поэтом?!» Она удивлялась тому, что Навои из глубины минувших веков словно бы сумел заглянуть в наш сегодняшний день, прочесть мысли Хафизы, угадать ее желания и посвятить им свои волшебные газели. Словно бы именно ей предназначены эти стихи. Откуда же было ведомо поэту, в чем сейчас Хафизе будет труднее всего разобраться? Он учил ее премудрости жизни, учил отличать добро от зла…

Видимо, Умид специально написал ей в письме эти несколько газелей, чтобы она прочитала всего Навои. Он, наверно, думал, что свои слова будут не столь убедительными, и выбрал ей в наставники поэта. Умело подобранными газелями Умид напоминал ей, что она не должна забывать о своих планах на это лето…

Хафиза посмотрела на мать, которая сидела пригорюнившись в кресле и зашивала штанишки Алишерчику. Быстренько подошла к ней и, порывисто обняв, стала уговаривать не сердиться на нее.

— Отец еще не совсем выздоровел! Как ты можешь уехать в такое время? — выговаривала сердито Нафисахон. — Я удивляюсь твоей бессердечности. Ты прежде не была такой…

— Отец все понимает и отпускает меня. А вы не хотите ничего понимать, — сказала с упреком Хафиза и надула губы.

«Неужели все девушки сразу так и меняются, стоит им только окончить школу? — думала Нафисахон. — Впрочем, Хафиза сызмальства любила настаивать на своем — права она или не права, И чаще всего ей уступали, думали, повзрослеет — образумится. А нынче вон как все обернулось — отец болен, а ей и дела до этого нет. Ведь если сегодня человеку лучше, завтра опять может быть худо. Не дай бог, конечно…»

Нафисахон думала об этом, но вслух сказать не решалась. Не хотелось расстраивать дочку перед дорогой. Сердце ее сжималось при мысли, что дочка, не успев как следует погостить дома, уже уезжает. Слезы набежали на глаза. Утерев их платком, взглянула на Хафизу, обидчиво нахохлившуюся на диване, произнесла сдавленным, прерывающимся от сдерживаемых слез голосом:

— Ладно уж, поезжай. Что поделаешь… Коль решила поступать в Ташкенте, готовься по-настоящему. Не пропускай консультаций…