Читаем Умереть на рассвете полностью

Гости ели и пили весь вечер. Вначале, как и положено, поднимали стаканы за Ивана, за его подвиги на германской. Про Гражданскую говорили скупо. Но после третьей-четвертой рюмки разговор зашел о том, что волновало всех сельчан. Новая экономическая политика была объявлена еще в прошлом году, но толком еще не поняли, в чем тут соль.

– Ты, Афиногеныч, про новую политику расскажи. Ты-то, сам-то, как думаешь? – спросил кто-то из мужиков.

Иван Николаев, крепкий и ладный мужик (чай, в гвардию кого ни попадя не берут!), почесав затылок, принялся вспоминать передовицу из газеты, попавшейся в поезде. Газету он на раскурку пустил, но почитать успел. Пока думал, в разговор вступил Спиридон Кочетов, местный богатей, владелец двух коней и трех коров.

– С десятины в налог только двадцать пудов зерна берут – чё не отдать-то? А я с нее, с десятины-то, все сто пудов возьму, мне и на еду, и на семена хватит, и на продажу останется. Раньше-то, пока продразверстка была – все подчистую выгребали, а нонче – знай не ленись! Худо живут пьяницы да лодыри!

– Это я-то лодырь? – возмутился безлошадный Андрон Даньшенков. – Ты-то продналог отдал, не поморщился, а мне каково? Мне продналогу этого за двадцать десятин насчитали, а где у меня двадцать? Половина земли бурьяном заросло. А теперь получается, должен я Советской власти.

– Ну, ты-то не лодырь, – снисходительно посмотрел на него Спиридон. – Только на хрена было бабе твоей столько детей рожать? Десять душ! Было бы у тебя спиногрызов поменьше, давно бы лошадь справил!

– А я чё? – смутился Андрон. – Баба-дура, кажный год рожает.

– Рожает-то от духа святого али сосед помогает?! – заржал Спиридон, а Даньшенков окончательно скис. Кочетов, просмеявшись, захрустел огурцом и сказал, ни к кому не обращаясь: – Вот раньше-то приезжали продотрядовцы, из кого они зерно вышибали? Из меня! А чего я должен за всю деревню отдуваться?

– Ты, Спиридон, ври, да не завирайся! – строго сказал Яков Николаев, старший брат Ивана. – У всех выгребали, не у тебя одного.

– Ладно, мужики! – примирительно сказал Иван, не желавший ссоры в первый же день. – Война закончилась, теперь легче будет. Дали мы отпор белогвардейской своре, теперь заживем! Давайте-ка еще по чарочке.

Выпили, потянулись к остаткам расплывшегося холодца.

Кто-то из мужиков, кого Иван не помнил, сообщил:

– В Абаканово торгованы приехали. Не из Череповца, а, как бы не соврать, не из самого ли Питера? За сто яиц коробку спичек дают, шкуры на соль меняют. У меня кожа лошадиная была, невыделанная. Хотел скорняку отдать, запамятовал, думал, выбросить придется, так за нее два с лишним пуда отвалили!

– Ух ты, два с лишним пуда! – заволновались мужики. – А чё еще-то берут?

– Вроде на восемь белок нечищеных – три фунта соли, малину сушеную, да грибы сушеные хорошо берут. В городе-то откуда грибам взяться?

– Так чё ты раньше-то молчал?! – вскипел Спиридон Кочетов. – У меня энтой малины да грибов с прошлого года осталось – хошь жопой ешь!

– Ну, завтра и съездишь, – невозмутимо отвечал мужик. – Они там целую неделю меняться собирались. Соль, спички, мануфактура[1]. Седни-то уж всяко торговлю свернули, ночь скоро.

– Ах ты, мать твою за ногу, еще и мануфактура?! – длинно выругался Кочетов, вскакивая из-за стола. – Ладно, Иван, побегу я. С утра дел много, а тут еще это. Надобно же все подготовить да увязать.

Гости сожрали холодец, смолотили пескарей (кошка облизывалась, но ей и косточек не оставили), слопали капусту с огурцами. Ближе к полуночи, поняв, что закуски больше не будет, а пить в горло не лезет, начали расходиться.

– Ты, Ив-ван, млдец! Увжаю! – пьяно икнул Герасим Уханов – косолапый мужик, ростом на голову выше остальных. Кем он ему приходится, Иван не помнил – не то свояком, не то братом четвероюродным.

– Спасибо на добром слове! – отозвался Иван, выпивший не меньше других, но оставшийся почти трезвым.

– Дай я тя пцлую! – облапил его Герасим, норовя поцеловать слюнявыми губами прямо в губы.

– Иди с бабой своей целуйся! – увернулся солдат. Освобождаясь от объятий, брезгливо обтер липкую щеку.

– Ты чё, не увжаешь? – пьяно обиделся Герасим. Набычившись, сел рядом.

Иван отвечать не стал, принявшись скручивать папироску.

– Табачком угостишь? – спросил Герасим и, не дожидаясь ответа, нахально потянулся к кисету.

Николаев, перехватил загребущую руку, оторвал от газеты клочок, насыпал табачка, подал Уханову. Тот попытался скрутить «козью ножку», но все рассыпал.

– Раззява, – хмыкнул Иван.

Пожалев мужика, отдал тому свой окурок.

– Хорош, табачок-то. Турецкий? – затянулся Герасим, обсасывая самокрутку, как леденец – со чмоканьем и чавканьем.

– С Кубани.

Уханов хотел вернуть окурок хозяину, но Иван, глянув на обслюнявленную газету, брезгливо отмахнулся и свернул новую.

– Ну, чё в деревне-то нового? – поинтересовался Иван.

Герасим скривился, почесал давно не мытую башку:

– А чё у нас нового? Все по-старому. Выпить, да в морду кому дать. Я вон в девятнадцатом годе, на Рожество, Оську Пшеницына прибил, – похвастался Герасим. – Помнишь Оську-то?

Перейти на страницу:

Похожие книги