Улыбка пересмешника

В углу зашевелилось, и вдруг она поняла, что никакая это не собака, а ее Лешка — сидит там, обхватив колени руками, и плачет, будто скулит. Она ахнула, отбросила ненужную лопату в сторону и бросилась к нему.

— Господи, Алешка! Маленький мой, что случилось?

Она торопливо ощупала его голову, пробежала пальцами по спине, грудной клетке… Он был мокрый и холодный, и Таня не сразу сообразила, что он снова плавал, хотя ему строго-настрого это было запрещено.

— Ты что, тонул? Леша!

Она немного успокоилась, убедившись, что у него ничего не сломано. Но вгляделась в его лицо, и ей снова стало не по себе: через правую щеку у него тянулись длинные кровоточащие царапины, на лбу запеклась кровь, а на скуле темнело что-то — то ли грязь, то ли синяк, она не могла разобрать в темноте.

Брат протянул к ней руки, и Таня сперва подумала, что он просит помочь ему встать. «Деревенские избили? Упал? Что-то болит?» Мысли сменялись в ее голове одна другой, пока она обнимала его, перехватывала чуть повыше локтей, поднимала, скривившись от напряжения, — все-таки он был очень тяжелый…

И оборвались, как веревка под тяжелым грузом, стоило ей разглядеть рукава его длинной футболки.

Они были в розово-красных потеках, и текло с них розовым, темным, словно разведенным в воде смородиновым вареньем. Одна капля упала Татьяне на ногу, и она растерянно смотрела, как та стекает вниз и исчезает темным пятнышком в утоптанной земле.

Кровь. Много крови.

Никаких мыслей больше не было — только разрастающееся, огромное удивление.

— Лешка? — протянула она, и удивление сменилось страхом. — Лешка, ты что? Это… твое?!

Но ответ она уже знала. Брат был цел, не считая царапин и синяка. Кровь принадлежала кому-то другому.

— Что случилось? — шепотом спросила она и, когда в ответ он невнятно замычал, отчаянно затрясла его, тихо выкрикивая ему в лицо: — Что?! Что-о?!

Он вырвался у нее из рук, пригнулся, словно боялся, что сестра его ударит, хотя она никогда не била его, и торопливо заковылял к выходу.

— Стой!

Но он выскочил наружу и остановился, закрыв лицо ладонями, чтобы не слепило солнце. Выбежавшая за ним Таня увидела, что по тропинке к дому возвращается мать, и затащила брата обратно, толкнула на кучу старого прелого сена.

— Сиди тут! Тихо!

Таня зажала ему рот рукой, и он зажевал толстыми губами, как теленок, и подставил затылок детским движением, как делал всегда, когда хотел, чтобы она его почесала. Пока она водила свободной ладонью по его затылку, он силился что-то сказать, но ему мешала ее рука. В конце концов он отпихнул ее и выдавил, выпуская слова изо рта вместе с пузырьками слюны — когда волновался, речь давалась ему тяжело, и даже собственное имя он не всегда мог выговорить:

— Та-а-ам… Обидел!

— Кто? Кто тебя обидел?

— Та-ам! Обидели Лешу!

Он шмыгнул носом и махнул рукой в сторону двери.

— А Леша его — так! Ы-ы-ы!

Он показал, как именно сделал Леша, и у Тани похолодело внутри. «Подрался с кем-то… ударил его… Но почему кровь???»

— С кем ты подрался, Алеша? — тихонько спросила она, следя за голосом, чтобы не напугать его. — С мальчиком?

Он, мыча, замотал головой, и на нее полетели брызги с его мокрых волос.

— С девочкой?

Снова отрицательное мычание.

— С дяденькой?

— Дя-дя! Бо-бо дядя! Дядя Алешу бо-бо!

Таня опустилась на землю и с минуту мучительно соображала, что делать дальше. Наконец, решившись, выглянула наружу и, увидев, что мать скрылась в доме, потянула брата за рукав.

— Вставай!

Он не сразу, но поднялся и послушно пошел за ней.

— Леша, пойдем туда, где ты с дядей дрался. Понимаешь?

Он закивал, но глаза у него стали мутные, и Тане пришлось повторить еще несколько раз, прежде чем она убедилась, что он действительно ее понял.

— Ку-ре-оша!

— Тише, тише! Знаю, что Куреша! Побежали.

Она выскользнула из сарая, поманила его следом, прижала палец к губам. Он уже улыбался, включившись в ее игру: они частенько бегали друг за другом тихо, как мышата, чтобы не слышали отец и мать. Вот и сейчас они прокрались мимо дома, выскочили на улицу, с которой полуденный июньский жар прогнал всех, даже ленивых кур, и пустились бежать в сторону Куреши.

У реки Алеша отодвинул сестру в сторону и уверенно пошел видимой ему одному тропинкой. «Не первый раз уже здесь… — отметила Таня, осторожно ступая за ним босыми ногами. — Господи, а это что?»

В зарослях осоки лежала широкая доска. Мальчик ухватил ее за край, потащил, кряхтя от натуги, и бросил Татьяне под ноги.

— Ты на этом плыл?! Куда?

Ответ был ясен ей без слов, и жест брата — он махнул рукой в сторону острова — оказался лишним.

Снимать платье она постеснялась, и только завязала его узлом между ног. Когда они вошли в воду, Алеша лег на доску и поплыл, широко загребая ладонями, отгоняя воду назад с такой силой, что она бурунчиками закручивалась вокруг края доски, изъеденного короедами. На сестру он даже не обернулся.