Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

После собрания Никос подошел к Руле. Детский восторг, с которым она на него смотрела, показался Никосу несколько преувеличенным, и потому он начал говорить довольно сухо:

— Мы собираем силы, девушка, мы только становимся на ноги. Ведь за плечами у нас поражение, отступление, как ни горько об этом напоминать. Мы должны беречь каждого человека, а вы призываете бросить в бой целую организацию. И какую организацию! Наш основной стратегический резерв. Хороша будет армия, оставшаяся без резервов! Да нас расколотят в первом же серьезном бою. Поверьте мне, ваш отец не одобрил бы такой горячности.

— Совсем не обязательно ссылаться на авторитет отца, — вспыхнув, ответила Рула. — Вашего слова вполне достаточно. Стоит мне сказать ребятам: «Белояннис приказывает: отставить!» — и всякие разговоры прекратятся.

— В таком случае, — серьезно сказал Никос, — Белояннис приказывает: отставить.

Рула посмотрела ему в лицо и тихо сказала:

— Если бы я верила в бога, я бы молилась каждый день, чтобы с вами ничего не случилось. Вы не представляете, что вы для нас значите. Стоило нам узнать, что вы здесь — и все стало спокойно и просто. Берегите себя, пожалуйста… и мы вас будем беречь. Хотите, мы дадим вам охрану из наших ребят?

Никос засмеялся.

— Только этого мне и недоставало!

…Жизнь подсунула ему напоследок непростую задачу. Если Загурас не агент (агента интересовали бы связи Эритриаду с живыми людьми, а не с осужденным Белояннисом, которого асфалия мысленно давно уже схоронила), то чего он хочет от Никоса? Запоздалые угрызения совести? Никос не уполномочен отпускать предателям грехи. Попытка оправдаться? Оправдываться надо перед остающимися в живых. Нет, все не то, истина должна быть много проще. Может быть, стремление заручиться на всякий случай какой-нибудь запиской, «автографом» Белоянниса? Логично для изменника, но слишком примитивно для Мицоса, который отлично знает, на что он здесь может рассчитывать.

Соучастником «акции» Мицос никак не мог быть: хотя бы потому, что передать что-нибудь на волю он сможет только после казни. Кроме того, единожды струсивший вряд ли рискнет пойти на такое опасное дело.

Собственно, Никос не стал бы над этим задумываться, если бы здесь, в отделении смертников, не прозвучало имя Рулы Эритриаду (не подпольная кличка «Деметра», а подлинное имя, которое ему удалось уберечь от асфалии).

Ясно было только одно: по той или иной причине Белояннис был нужен Мицосу больше, чем Мицос ему. Поэтому Никос не сомневался, что старший надзиратель еще заглянет сегодня ночью в камеру номер два.

*

Стучали из пятой камеры. Когда разъяренный Мицос распахнул дверное окошко и увидел прислонившееся к решетке худое измученное лицо Аргириадиса, он едва удержался от того, чтобы не плюнуть в это лицо с огромными, как на иконе, глазами.

— Ну, что тебе нужно, что? — сдавленным от ненависти голосом проговорил Мицос. — Что ты людям покоя не даешь? Долго мы еще будем с тобой нянчиться?

— Плохо мне, — громким шепотом сказал Аргириадис. — Врача мне надо… Позовите врача, скорее!

— Ах, врача? А ты ничего не напутал, малый? Врач будет на полигоне, придется потерпеть.

Аргириадис отрицательно покачал головой и отступил на шаг.

— Больных не расстреливают! — убежденно сказал он. — Меня нельзя на полигон… меня надо немедленно положить в больницу! Я не доживу! Мне плохо, слышите?

Он уже почти кричал.

— Доживешь! — мстительно ответил ему Мицос. — Все доживают, и ты доживешь. У нас еще не было случая, чтобы кто-нибудь не доживал до расстрела. А ну марш на койку! И не вздумай еще раз подойти к двери: раскаешься.

— Подождите! — крикнул Аргириадис, когда Мицос закрыл смотровое окошко, и со всего размаху бросился на дверь. — Подождите, я еще не все сказал! Загурас! Не уходите! Мне нужно сделать заявление! Очень важное заявление!

— Господин старший надзиратель, — осторожно сказал Христос, — он нам всех перебудит. Надо дать ему выговориться…

— Не могу я смотреть в лицо этой мрази! — с раздражением ответил Мицос. — Разговаривай с ним сам, если хочешь.

— Слушаюсь, — сказал Христос и снова открыл смотровой глазок пятой камеры. — Ну, какое там еще заявление? Говори, да поживее!

Мицос знаком показал, чтобы Христос дал ему связку ключей. Прислонившись ухом к дверному окошку, Христос не глядя отцепил ключи, протянул их Мицосу.

— Ну и что тебе это даст? — спросил он, обращаясь к Аргириадису.

Ответом ему было неясное и глухое бормотание.

— Говорит, что был у них в группе не радистом, а только шофером, — сказал Христос Мицосу.

— Скажи ему: здесь не биржа труда, — буркнул Мицос и, перебирая ключи, пошел ко второй камере.

Остановился у двери, задержал дыхание, прислушался. Белояннис не подавал никаких признаков жизни. Не может он спать, не может! — сказал себе Мицос и осторожно приоткрыл глазок. Белояннис лежал на койке в своей любимой позе (руки за голову), глаза его были как будто закрыты. Впрочем, в полутьме трудно было разглядеть. Когда Мицос, переступив с ноги на ногу, заслонил свет, проходивший через глазок из коридора, Белояннис зашевелился, повернул голову к двери.