Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии

И тут я почувствовал, как горячая дрожь пробежала от чуба до мизинца на ноге. Ну и растяпа же я! Что натворил! Нельзя было брать рукой ключ. Нельзя было без платочка в руке открывать шкафчик, брать сервелат и банки. Ведь лейтенант Барханов смог бы тогда вызвать из Ташкента ученую собаку, и она, обнюхав все эти вещи, точно навела бы на след. А что сейчас? Да любая служебно-розыскная собака, будь она хоть сто раз ученая, будь она даже ведущий в стране четвероногий специалист по обнюхиванию сервелата,— и тогда, познакомившись с вещественными доказательствами в лице параллельных колбасных прямых, она все равно привела бы милицию не в космос, а прямиком ко мне и облаяла бы как первейшего растяпу.

И поделом.

Выслушав меня, лейтенант Барханов со странной подозрительностью дотошно заставил повторить, как все было. Будто у меня три разные истории. Я даже обиделся — словно он и меня в чем-то подозревает. Уж больно настороженно воспринял лейтенант мой рассказ.

Наконец лейтенант Барханов сказал:

—Ты не переживай. Тот, кто сделал это, не такой уж простак. В отличие от тебя, он все учел и, скорее всего, следов не оставил. Можешь мне поверить. Не удивлюсь, если он работал в перчатках. А башмаки надел старые, чтобы на улице их выбросить, незаметно сменив на другие.

— А где у него были другие?— простодушно воскликнул я.

— В портфеле, конечно.

Я не выдержал:

— Откуда вам известно — был ли у него портфель?

— А по-твоему он вошел в школу, открыто неся колбасу и банки?

Все просто и верно, а мне и в голову не пришло. Лейтенант Барханов глянул на часы. Половина пятого.

— Директор в школе?— отрывисто спросил он.

— К пяти должен быть. Так тетя Зина сказала. К пяти просил отпечатать про это самое письмо без подписи. Это провокация, правда?..— я искательно заглядывал в глаза лейтенанта.

— Возможно,— кивнул лейтенант.— Уж больно все складно. И твоя мама, конечно, знает или догадывается, чья это работа — и письмо, и все остальное. В этом я уверен. Но нужны улики.

— А вы... Вы думаете, все поверят, что это... специально...— я с трудом находил слова. Сердце колотилось ужасно.

Лейтенант вздохнул, помедлил. Сказал тягуче, осторожно:

—Не сомневаюсь. Уж больно простенький сценарий. Подбросили наживку, компромат, так сказать — и тут же письмецо, сигнальчик. Проверяйте, дескать. И получается, все сходится, все сходится. И сигнал, и доказательство... Человек под подозрением, все вокруг понимают, что происходит чушь собачья, а... А поди докажи, что чушь. На то и ставка сделана. Тень чтобы бросить, подозрение. Хитрец это сработал.

—А вы докажите, докажите!— закричал я.— Спасите маму! Она не виновата.

Лейтенант Барханов строго глянул на меня и спокойно сказал:

— Оставить вопли! Отвечать на мои вопросы... Где сейчас это самое письмо без подписи?

— Где же ему быть, если не у директора? Оно же к нему пришло. Он об этом и в приказе пишет.

— Все ясно!— лейтенант Барханов стремительно поднялся.— Пошли в школу. А этот вещдок,— он кивнул на колбасу и банки,— пускай пока полежат у меня.

Он отпер сейф и спрятал улики.

Мы подошли к школе одновременно с директором. Мумин Ахмедович протянул милиционеру руку.

— Неужели к нам? Чем обязан, товарищ начальник?

— А вы в кабинет свой пригласите, там и скажу.

— Прошу!— широким жестом директор позвал лейтенанта Барханова к двери, ведущей в вестибюль. Милиционер обернулся ко мне:

— А ты, Володя, здесь подожди. Сам понимаешь...

Они скрылись в школе, а я зашел в беседку и достал увесистый бутерброд, который соорудил мне на дорожку лейтенант Барханов, узнав, что я не обедал. Когда он разрезал колбасу, там, в отделении, чтобы прослоить ею два куска хлеба, как будто копировалкой, я испуганно дернулся:

— Не сервелат?

— Докторская,— ответил милиционер.— А что, сильно не любишь сервелат?

—Сто лет бы его не видел теперь! — выпалил я.

Я не лукавил. Твердо знал, что отныне, увидя сервелат, буду обязательно вспоминать полные обиды, боли и укоризны глаза математика Лобачевского. Но хуже, если портреты Лобачевского станут с той же неумолимой логикой высекать в моей памяти две багровые палки сервелата. Это было бы ужасно. Неужели отныне я буду бояться смотреть в кабинетах на портреты гениев отечества, опасаясь, что встречусь взглядом с Лобачевским?..

Я не успел доесть бутерброд и до половины, как во двор торопливо вышел лейтенант Барханов.

— Где твоя машинка?— нетерпеливо спросил он, и я обрадованно вскочил, решив вдруг, что ему уже все ясно и что машинка понадобилась затем, чтобы печатать протокол допроса разоблаченного преступника.

Ни слова не говоря, лейтенант Барханов показал мне какую-то бумажку, а потом заслонил ею солнце — да так, что спагетти солнечных лучиков просеялись сквозь дырочки в тексте. Лейтенант Барханов цедил солнце, проливая на меня догадку. Уж кому-кому, а мне этот почерк, эти сквозные колодцы из буквы «о» были отлично известны.

— Письмо без подписи?— догадался я, с ужасом чувствуя, что неудержимо краснею.

Лейтенант кивнул. Во взгляде его вновь появилось что-то чужое, жесткое.

— Неужели отпечатали на нашей машинке? — уронил я.