Улыбка и слезы Палечка

Свой собственный бой вдова рыцаря Палечка продолжала нести мужественно. После того как выжженная рига на Страже в том тревожном году наполнилась новым урожаем и осенью появилось много плодов, которые на холодном ветру предгорий редко рождаются в изобилии, уже в ноябре наступила суровая зима. За ночь навалило столько снега, что утром пришлось раскидывать груды его, чтобы как-нибудь открыть ворота. Морозы держались до начала марта. Волки подбегали к самому замку, а, на башне развелось такое множество ворон, что, казалось, вот-вот провалится крыша. Эти угрюмые птицы летали вокруг башни с утра до вечера либо, каркая, висели на ней черным гроздьем.

Четвертого марта ветер изменил направление — вместо запада стал дуть с юга. За ночь потеплело, и сугробы превратились в текучую воду. Реки и ручьи вышли из берегов, лед на прудах потрескался, и с гор в долину нахлынуло мутное и шумное половодье.

За половодьем наступила невиданная сушь, длившаяся от святого Иржи до конца праздников в честь святой Анны, когда вдруг над истомившейся землей, где люди умирали от зноя и звери дохли от жажды, разверзлись хляби небесные. Дождь полил за три дня до святой Магдалены и шел не переставая весь день, посвященный этой кающейся грешнице. В Праге Влтава выступила из берегов, разрушила несколько устоев Каменного моста[16] и затопила Старое Место[17] до верхних ступеней Тынского храма. По всей стране пошли наводнения хуже прежних. Хлеб на полях полег и сгнил.

А все-таки людям стало легче дышать. Усталые от вечных войн и распрей, они ждали в ближайшие дни и месяцы облегчения и освобождения от тоски, угнетавшей умы и души. Предварительное посольство вернулось из разведки с добрыми вестями. Готовилось к отъезду в Базель главное посольство, имевшее в составе своем знаменитейших магистров, проповедников и военачальников, которые должны были выступить на соборе.

И путь посольству лежал опять-таки через Домажлице…

Наступила зима 1432 года, и крохотный Ян уже шлепал ножонками за матерью по родному замку, на радость всем. Он был похож на щеночка, которого каждый берет на руки и переносит с места на место. Ни на минуту не забывала о мальчонке и Стрелка: она брала его зубами за рубашечку и переносила этот радостно взвизгивающий груз с этажа на этаж и со двора в сад. Ян очень рано заговорил, причем не только с людьми, но и с животными. Протопал в хлев, поздоровался с коровой Ягодой, и та ему ответила. Потолковал с петухом и курами, усевшись на навозную кучу среди домашней птицы, и всклокоченные волосы на его головке напоминали петушиный гребень. Скоро все привыкли к дружбе маленького Палечка с домашним зверьем и не удивлялись, что на плечи Яну садятся воробьи и даже ласточки не прочь вступить в разговор с этим мальчонкой, повелевающим бессловесными тварями на стражском дворе.

Ян был веселый ребенок, но отнюдь не из тех сорванцов, которые готовы свернуть себе шею. Он ходил осторожно, а если бежал, то знал, где упасть, и всегда ловко падал на обе руки. Падая, никогда не пугался и не плакал. Пролезал у коров между ногами, и если его сажали на лошадь, в седло, держался за гриву и уверенно глядел вперед.

— Знатным будет наездником, — говорили о нем мужчины, а женщины глядели на него и не могли налюбоваться.

Маленький Ян провел первую — тогда такую жестокую — зиму еще в пуховом одеяле, но всю вторую уже прокатался на санях, в объятиях лихо гикающих батраков и хохочущих батрачек. Охваченный бурным наслаждением, он съезжал вниз и махал ручками, приветствуя встречных, взбирающихся на ледяную гору.

И вот однажды морозным декабрьским утром он повстречался с группой всадников, ехавших по заснеженной дороге на прогулку из Домажлиц в ближайший лес.

Стайка катающихся на мгновенье замерла, увидев перед собой высокого мужчину на боевом коне, в темной священнической рясе, с мечом на боку, и рядом — другого, полного, с круглым бритым лицом и большой головой под тяжелой бобровой шапкой, тоже в священнической рясе, но без меча. Третий в компании был худой, светловолосый, с бородой клином, открытым лбом, узкой головой и большими бледными глазами, метавшими искры. Одет он был, как обычно одеваются магистры.

Ян, закутанный до подбородка в материнскую шубку, засмотрелся было на всадников. Но потом, радостно взвизгнув, шлепнул по спине того парня, позади которого сидел в санках:

— Поезжай!

Да так твердо скомандовал, с таким презрением к проезжим чужакам, обнаружив такое явное невнимание к пришельцам, что передний — высокий и бледный — всадник засмеялся и остановил коня. Его примеру последовали остальные двое.

— Чей это ребенок?

— Это рыцарь Ян Палечек из Стража, — ответил батрак. — Владелец замка.

— Ах, — промолвил другой всадник, полный и круглолицый, — сын Яна Палечка, павшего за правду божью под Домажлицами? Тот, что родился в день отцовской смерти?

Толпа парией ответила утвердительным кивком, а девушки от любопытства еще больше вытаращили глаза на трех всадников. Таинственна была осведомленность незнакомцев в делах, касающихся Стража.