Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Однажды наставник со смехом сказал ему: «Если у тебя много друзей, задумайся — не дурак ли ты? Не тешится ли возле твоей глупости чужое тщеславие? Но если много врагов, то это точно, что не дурак». Правда, сказано было скорее по поводу, и в следующий раз, когда Асамон напомнил наставнику его слова, тот только пожал плечами…

Навстречу Асамону из-за угла неожиданно вывернул Гнафон, блестя черными, радостными глазами, и едва не сбил с ног.

— Ага, вот ты где! А я рыщу по всему Пелопоннесу, — смеясь, вскричал он и потащил Асамона за собой. — Между прочим, для тебя есть превосходная новость. Идем, идем!

Асамон побледнел, но отчаянным усилием воли сдержал себя, боясь в очередной раз жестоко ошибиться. И не стал даже докучать расспросами. Вместо этого он передал Гнафону его корзинку из слоновой кости с золотыми дарами и мягко упрекнул:

— Я тоже ищу тебя, досточтимый Гнафон. Только мне странно, почему я должен бегать за тобой с подарками? А не наоборот?

— Это мне? Помилуй, за какие же заслуги?

— Видишь ли, отцу показалось, что ты мой гость.

— Ха-ха-ха!

— Но если это не причина для тебя, тогда пусть они будут наградой за то, что ты сегодня добровольно уступил мне свою победу.

Гнафон нахмурился.

— Ну, нет. Добровольно я бы не уступил никогда. Стало быть, это уж точно не причина.

— Я знаю. Но так показалось отцу. Хотя, кажется, его там не было в это время.

Оба рассмеялись, и Гнафон пообещал приятелю хорошо отлупить его в следующую олимпиаду.

— Кстати, твой будущий родственник, — Гнафон со значением понизил голос, — до сих пор не пришел в себя. Так я во всяком случае слышал.

— Родственник? Кого ты имеешь в виду?

Плут расхохотался.

— Тисамена, разумеется!

— Тисамен пострадал за свою глупость, — не сразу отозвался афинянин.

— Ну, да… в общем. Но если б ты его не надул, тебе бы пришлось худо сегодня, согласись?

— Мне пришлось бы провозиться с ним несколько дольше, — высокомерно ответил Асамон.

Они остановились у входа, возле жертвенника Артемиды Агротеры. Площадь перед Пританеем чудесным образом вся переменилась. Она выглядела теперь похожей на серебряное роскошное блюдо с чернью, овеянное фиолетовым ночным полумраком и обширными пятнами яркого лунного света; фиолетово-черные тени пересекали их или ложились затейливым кружевом на ослепительную белизну храмов, на мрамор застывших величественных фигур, на веселые группы людей, фланирующих по площади, и сообщали всему некую таинственность и бархатное очарование южной ночи.

Гнафон огляделся и, оставив корзину с дарами на ступенях, с мягкой уверенностью ночного зверя скользнул куда-то в сторону, за колонны.

Вскоре он появился назад с фракиянкой, одетой в лунного цвета ниспадающий пеплос. Она походила в своей одежде на очаровательную, светловолосую наяду с такими же светлыми глазами, похожими на прозрачные, мерцающие нефриты. Они то вспыхивали при свете луны, то пригасали под полуопущенными ресницами, и беспечная улыбка юности цвела у ней на губах, словно яркий, благоуханный цветок.

Асамон подумал, что красота девушки, перед которой столь пылко преклоняется его друг, надежно хранит ее душу от покорной, рабской приниженности.

Еще издали фракиянка одарила его ласковым, слегка изумленным взглядом, в котором явственно читалось восхищенное любопытство, кокетливое желание нравиться и радостное приветствие — все разом с живостью и непосредственностью ребенка. И Асамон невольно улыбнулся ей в ответ.

Приятель с загадочным видом слегка подтолкнул девушку к корзине.

Взгляни, моя прелесть, на эти сокровища. Они принадлежат мне. И если я только захочу, я куплю себе сладкую, как виноград, свежую, как розовый в цвету куст, прекраснейшую по всем Лакедемоне рабыню и увезу ее с собой в великие и славные Ликосуры.

Гелика вспыхнула вдруг, растерянно озираясь. Но плут уже засомневался.

— Хотя не знаю. Зачем мне еще одна рабыня? Пожалуй, будет лучше, если эти сокровища я попросту обменяю? — Он перевел блестящие, черные глаза с Асамона на Гелику. Вскинул корзину над головой. — Я обменяю их с выгодой на поцелуй сладкой, как виноград, свежей, как розовый в цвету куст, прекраснейшей из рабынь, чтобы она, если пожелает, выкупила у хозяев свою свободу!

Кровь отхлынула от щек Гелики, и она едва держалась на ногах. Гнафон бросил корзину и с поспешностью подхватил девушку на руки. Наконец чуть слышно она пролепетала:

— Если это шутка, я… я не перенесу.

— Шутка?! — вскричал Гнафон. — О боги! Это мой первый благородный поступок в жизни. И, быть может, последний. Но никак не шутка.

— Откуда… это все?

— О, моя прелесть! Надо уметь выбирать друзей. Только и всего.

Асамон рассмеялся.

— Ты превосходно распорядился своим золотом, дружище. Я поздравляю.

— Поздравляешь меня с покупкой? А если Гелика пожелает стать свободной? Но, кажется, она сама еще не вполне решила?

— О! Вначале я выкуплю свою свободу. А затем я добровольно стану тебе рабыней, мой господин, — забавно растягивая слова, произнесла фракиянка.

Все трое расхохотались, и Гнафон торжественно подставил щеку.

— Согласен! И жажду получить обещанный мне поцелуй.