Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Асамон расхохотался и обнял наставника за широкий стан. Глаза его блестели лихорадочной веселостью.

— Что с тобою, Мегакл? Ты так ворчишь, как будто недоволен мною? Но вчера, когда я был самым несчастным из смертных, ты лез из кожи, чтобы развлечь меня и как-то воодушевить. Сегодня же, когда я счастлив, счастлив безумно, ты делаешь все наоборот. Если бы я не знал тебя достаточно, я бы решил, что ты — мелкий завистник, для которого чужие радости приносят горе, а чужие несчастья дают удовольствие лживо сострадать.

— Э, все пустое. Вчера, да, ты был безумно несчастен, ты прав. И я тебе сочувствовал. Сегодня ты счастлив безумно, и это тоже сущая правда. Но результат, к сожалению, и вчера, и сегодня одинаков — ты безумен. И только. Завтра, я готов биться об заклад, ты вновь станешь безумно несчастным из всех. Боюсь, теперь уже навсегда.

— Но почему?! — вскричал Асамон, холодея, ибо уловил в словах наставника некий зловещий смысл.

Мегакл усмехнулся и ткнул толстым, корявым пальцем Асамону в грудь.

— Запомни, красивые девушки — это добычи победителя, а не безумца с блуждающим взглядом и руками, трясущимися от любви.

Безмятежная улыбка вновь воцарилась у мальчика на щеках.

— Добыча… красивые девушки… Ах, Мегакл, ты рассуждаешь сейчас как наемник, который привык брать свое насилием. Ты, верно, знать не знаешь всех прелестей взаимной любви. Нет, мы говорим с тобой о разных предметах. И довольно, я больше не желаю ничего слушать.

Он вновь улегся на ложе и закинул руки за голову. Мегакл некоторое время с сомнением его разглядывал, затем хмыкнул с явной досадою и обратился к прежнему своему занятию. Однако оставленный разговор, похоже, не давал ему покоя. Поэтому спустя время он сердито проворчал:

— Я что-то плохо верю, мой друг, чтобы женщина полюбила мужчину за слабость. Особенно если у нее имеется какой-никакой выбор.

Настойчивость, с которой наставник проводил одну и ту же мысль на разные лады, показалась Асамону наконец подозрительной. Он насторожился. К тому же, он вспомнил вдруг, что видел сегодня наставника в палестре, разговаривающим с Теллисом — как теперь выяснилось, отцом Хрисы. Тогда Асамону даже почудилось, будто речь между ними шла о нем.

Он сел на ложе.

— Мегакл, ты что-то не договариваешь? В чем дело?

Наставник обернул к нему большое, обезображенное шрамом лицо. Здоровый его глаз светился проницательностью и глубоким умом.

— Мне показалось, — он усмехнулся, — ты начинаешь догадываться, в чем именно. Или я не прав?

Асамон дернул плечом, однако хмуро осведомился:

— Теллис?

— Да. Но не просто Теллис. Он отец этой девушки. Одно из первых лиц в Спарте, от воли которого зависит судьба многих и многих людей. Лохаг, имя которого гремит далеко за пределами Эллады, повергая в ужас ее врагов. Надеюсь, в своих притязаниях ты как-то учитываешь существование этого человека?

Асамон опустил голову.

— Я был знаком с ним прежде. Но кто он, узнал только сегодня, — стыдясь, выдавил он.

— От служанки?

Асамон кивнул, окончательно подавленный всеведением Мегакла. Он даже не стал спрашивать, откуда ему все это известно, ибо не раз на подобный вопрос наставник отвечал так: «Если бы при моем ремесле я не знал всего заранее, сегодня, возможно, меня не было бы в живых». Мегакл совершенно прав — и Хриса, и он сам, и их только-только определяющиеся отношения, которые иначе, как безумием, покамест даже не назовешь, — все это всецело находится во власти одного человека, ее отца, чья воля, вернее, своеволие в этом деле питаются одним недобрым чувством — враждой к Афинам.

Мегакл словно подслушал его мысли.

— Не думай, будто я осуждаю твою опрометчивость, — задумчиво произнес он. — Вероятно, все влюбленные ведут себя именно так, и им кажется, что во всей подлунной они существуют одни друг для друга, и только их желания и интересы для них закон. Нет, мой мальчик, это великое заблуждение. Мы все, словно канатами, опутаны нашими отношениями. Если сегодня ты попираешь чьи-то интересы, то жди, что в скором времени будут попраны твои тоже. Немало любящих сердец было разбито об эту скалу.

Асамон долго с угрюмостью смотрел в пол, себе под ноги. Наконец спросил:

— И что теперь? Что я должен делать?

— Что делать? — Мегакл хмыкнул. — Отличный вопрос. Я ждал его. Только не говори теперь, будто твой дядька мешается не в свое дело.

Но мальчик и без того молчал, не подымая головы.