Улица

Нельзя забывать, что в ту пору ни у одного полицейского не хватило бы пороху предрекать, подобно сержанту полиции Роже Лавигёру на недавнем слете Союза полицейских, coup d’état[18] так: «В Южной Америке это в порядке вещей. Того и гляди и у нас так будет. Не исключено, что нам, полицейским, придется взять бразды правления в свои руки».

В более цивилизованные сороковые, до явления Маркузе, Фанона[19], Че и мэра Дейли[20], наши полицейские, как в городах, так и в захолустье, если и позволяли себе бить по голове, то только по такой, на которой хоть кол теши, — иначе говоря, по голове забастовщика. В остальном они вели себя как нельзя более терпимо: прежде чем устроить налет на игорный притон или бардак, чтобы не застукать там никого из приличных людей, предварительно оповещали о своем визите звонком, по приходе первым делом навешивали на дверь уборной висячий замок, а перед уходом брали небольшую мзду за хлопоты.

В первые послевоенные годы хиппарям не пришлось бы выбивать пособие по безработице, возбуждая негодование преуспевших трудоголиков нашего города: они вполне могли жить безбедно и при этом еще сослужить добрую службу благонамеренным гражданам, голосуя, как то делали многие нестесненные общепринятыми условностями ребята с улицы Св. Урбана раз по двадцать, а то и больше, на всех выборах — городских, провинциальных или федеральных — без разбора. То — помните? — были розоватые сороковые, когда коммунист-изменник родины Фред Роз, наш член парламента, отправился из парламента прямиком в тюрьму, а его место занял Морис Харт, о котором «Тайм» писал:

Главное подспорье Харта в избирательной кампании — его язык: не язык, а хлыст, которым он отхлестал не одного оппонента. Однажды он привел премьера Дюплесси[21] в такое бешенство своими нападками, что премьер вне себя от злости обратился к лидеру Либеральной партии Аделяру Годбу: «Неужели в палате не нашлось другого еврея, который мог бы выступить от вас?» Харт вскочил, указал на висевшее за стулом спикера распятие и выпалил: «Да, есть: его образ говорит с вами уже две тысячи лет, но вы все еще не научились его понимать».

В те времена многих свежеиспеченных юных нотариусов избирали в городской совет и платили им доллар в год, а они — на тебе! — через одну-другую сессию становились миллионерами, владельцами огромных земельных участков, и именно на каменистых полях этих везунчиков планировали проложить новую автостраду или построить школу. Этот типичнейший городской советник теперь, по всей вероятности, член церковного или синагогального совета, награжденный, конечно же, медалью, скорее всего, и есть тот человек, который суровее всех обличает распущенность современных молодых людей, настолько обленившихся, что они не только не голосуют по двадцать раз, а и вовсе не ходят голосовать, не уважают своих родителей, росших во времена, когда доллар был, черт подери, долларом и, чтобы добыть этот доллар, приходилось что есть сил расталкивать всех локтями.

Вернувшись домой в 1968-м, я обнаружил, что моего дома нет — то ли его снесли бульдозером, то ли его, как и всю улицу Св. Урбана, заполонили греки.

Сегодня уже нет той синагоги «Молодой Израиль», в баре которой мы чесали языки. Там, где стояла моя бильярдная, возвели банк. Нет на месте кое-каких привычных лавчонок. Одни знакомые умерли, другие обанкротились. Но большинство из тех, кого здесь нет, просто взяли да и переехали вместе со своими старыми клиентами в новые торговые центры в Ван-Хорне или Роклэнде, Уэстмаунте или Виль-Сен-Лоране[22].

На Главной улице — как вверху, так и внизу — осталось немало старых ресторанчиков и котлетных, зажатых трикотажными фабричками, бильярдными, квартирами без удобств, оптовой торговлей мануфактурой и «самыми гигиеничными» парикмахерскими. Все те заведения, где мы летом заколачивали по десять долларов в неделю рассыльными, на прежнем месте. Да и Флетчерсфилдская средняя школа на прежнем месте. По улице по-прежнему снуют студенты ешивы и пейсатые мальчишки. Но они не так давно приехали из Польши и Румынии, и родители-эмигранты будут их точить, чтобы они прилежно учились и добивались успеха. Вырывались отсюда.