Улица младшего сына

— Не спешите, дядя, не блох ловите, поспеете! — крикнул Володя, высовывая голову из лаза. — А я уже дома. Заходите чай пить с парадного крыльца. Спасибо, дядя, что проводили. Только мне некогда. Наши ждут.

И он исчез.

Глава XVII. С Новым годом!

Он бежал по узким каменным коридорам подземелья, не зажигая спичек, уже наизусть зная каждый поворот. Как голубь летит к своему садку, непостижимо чувствуя верную дорогу в пространстве, как летучая мышь в полном мраке не задевает протянутых перед ней нитей, так чутьём угадывая в темноте путь, нёсся мальчик по извилистым подземным ходам, а если где и стукался, то не чувствовал боли от ушиба.

Впереди забрезжил вялый желтоватый свет.

— Стой! — услышал он. — Кто идёт?

Его окликнули с первого поста охранения. Он узнал голос Лёни Колышкина, парикмахера.

— Лёня, что ль?

— Ну, Лёня… это там кто?

— Лёнька, Лёнька! Слушай, Лёнечка, это я…

Из темноты штольни на пространство, слегка освещённое лучом фонаря, стоявшего за выступом, выскочила маленькая фигурка, бросилась на часового и стала тормошить его:

— Лёня, бросай пост, давай со мной в штаб?! Я такое тебе скажу… до неба подскакнёшь сквозь камень. Честное пионерское! Слышишь, Лёня? Наши пришли, немцев повыгнали! Я уже с главным командиром повидался, всё объяснил… Сейчас нас освобождать станут. Нечего тебе тут стоять. Сходи с поста!

— Слушай, ты брось… брось шутки шутить, — заволновался Колышкин, хватая в полумраке Володю за плечо. — Ты что, правду говоришь или так, дуришь?

— Да правда же, Лёня, правда! Идём со мной в штаб, мне некогда, там всё расскажу.

— С поста не уйду. Не имею на то права. Ты иди, беги скорей, коль правду говоришь! Напомни там, чтобы меня сменили. Ох ты, вот так штука! Не верится прямо…

Володя исчез в темноте, но тотчас снова показался на миг у фонаря:

— Ты смотри только в штаб не звони, что я сказал. Я сам скажу. Слышишь, Лёня! Прошу как человека.

И он пропал во мраке штольни.

Ещё два раза окликали бежавшего Володю караульные посты, и на каждом он успевал коротко сообщить об избавлении. Ему было жалко растрачивать эти драгоценные слова чудесной новости, слова, которые он уже приготовил, обдумал, сорок раз на бегу повторил про себя, чтобы они прозвучали как можно торжественнее. Он представил себе, как вбежит в штаб, оглядит всех командиров и скажет: «Товарищи командиры! Явился к вам с великой вестью. Час избавления настал…» Нет, лучше не так: «Пробил час нашего избавления! Там, над нами, наши, Красная Армия, Советская власть! Ура!» Но, так как на каждом посту он не мог удержаться и ему приходилось хоть и коротко, но всё же сообщать о том, что он узнал наверху, главные, прибережённые им к концу слова начинали остывать. И когда Володя ворвался, не доложившись, в штаб, где на него строго поглядели находившиеся как раз там Котло, Лазарев и Корнилов, от волнения и от быстрого бега он вообще уже ничего не мог сказать.

— Что это ты? Вернулся уже, Володя? В такой час? — спросил, вставая, Корнилов.

— Беда, что ль, какая? — Комиссар нагнулся к нему и поднёс к лицу фонарь.

— Наши там, наверху, пришли наши! Скорее! — закричал Володя, забыв все приготовленные им выражения. — Моряки там… Красная Армия… Десант был. И в Феодосии тоже… Сейчас сапёры работают, и можно наверх…

Все встали. Три фонаря разом приблизились к лицу мальчика. Трое командиров молча заглянули ему в глаза. Синие, красные, жёлтые ёлочные лампочки на белых проводах, которыми был обмотан Володя, отразили свет фонарей.

— Стоп! — негромко, сорвавшимся голосом проговорил Лазарев. — Не частú так. Не разберу ничего. Давай сначала, по порядку.

И, уже совсем отказавшись от роскошно приготовленного плана извещения, боясь, что ему не поверят, Володя с ученической готовностью и не будучи в силах отдышаться от радости, распиравшей его, рассказал командирам подробно о том, как поразила его утром, когда он вылез на поверхность, непонятная тишина в посёлке, и как он увидел в инженерском доме ёлку, брошенную немцами, и как встретил моряков, и как привёл сапёров. Он кончил, облизал пересохшие губы и выжидательно поглядел на командиров. Он уже заранее представил себе, ещё когда бежал сюда, как вскочат они, услышав поразительную весть, как закричат. Но командиры молчали. Только Лазарев прокашлялся и, повернувшись к комиссару, низким голосом раздельно и тихо проговорил:

— Ну, Иван Захарович…

Комиссар молчал, медленно откидываясь и расправляя свои широкие плечи.

А Корнилов тихо произнёс:

— Значит, дождались и мы…

И вдруг комиссар шагнул вперёд, схватил левой рукой — в правой у него был фонарь — Володю за плечи.

— Володька, ты… мальчуган… — глухо проговорил он и крепко прижал к себе маленького разведчика.

Что-то слабенько хрустнуло. Володя испуганно отстранился, высвобождаясь. На пол посыпались серебряные скорлупки, и Володя вытащил из нагрудного кармана раздавленную ёлочную безделушку.

— Что-то я тебе повредил? — испуганно осведомился комиссар.

— Это я для Оли да малышам нашим с немецкой ёлки принёс.

— Эх ты… Какой я косолапый! — окончательно смутился комиссар.