Улица Красных Зорь

- Тю на тебя,- сказала Вера,- он когда выпьет. Лука Лукич, не помнит, что говорит. Лука Лукич про Ульяниных деток спрашивает.- И через стол быстро шепнула Ульяне: - Позови Тоню и Давидку.

Когда позвали детей Ульяны, из кухни пришла вся орава.

- Ай, хорошо,- умилился и повеселел Лука Лукич,- люблю, когда полный дом детей.

- Это дело наживное,- сказала Вера и рассмеялась.

- Которые из них? - спросил Лука Лукич, тоже смеясь.- Которые Ульяны? Этот, что ли?

- Нет,- сказал Никита,- это наш. Это Макарка.

- Макарка,- умилился Лука Лукич,- ты чей будешь, Макарка?

- Я? Матерный сын.

- Матерный? - захохотал Лука Лукич, снова прижимая платок к глазам и утирая слезы, но уже от смеха.- Именно что матерный... Так нехорошо, так не надо... Матерный...

Если пьяного и сытого человека что-то рассмешит, то уже остановить невозможно, пока не высмеется.

- Матерный... Ах ты, ах ты... Ах ты, цыцкин сын... Цыцкин сын - это приличней. Кто из нас не цыцкин сын, тот цыцкина дочь... Все мы цыцкины дети...

Было уже поздно, в окна светила яркая луна. Лука Лукич глянул на свои карманные часы-"луковицу" в хромированном стальном корпусе.

- Пора... Завтра мне на работу пораньше... дебит-кредит...

- Проводи Луку Лукича,- сказала Вера Ульяне,- а то, может, его кто обидит... Я детей сама уложу.

- Сделайте любезность,- сказал Лука Лукич Ульяне,- сперва вы меня проводите, потом я вас провожу.

- Ты куда, мама? - спросила Тоня, увидав, что мать ее направляется к дверям с Лукой Лукичом.

- Иди, иди спать,- вмешалась тетя Вера и повернулась к Ульяне,- гуляй, не беспокойся, я с детьми сама управлюсь.

Ульяна вышла на улицу. После душного, спиртного застолья сырой холодный воздух был вкусен, хотелось стоять и дышать, не думая ни о чем. Черную мглу вокруг освещали лишь слабые отсветы из окон. Во тьме лаяли собаки, что-то скрипело и гудело.

- Это на Пижме паром скрипит,- сказал Лука Лукич,- никак мостом не разживемся. Я, как депутат, уже несколько раз ставил вопрос в исполкоме. И фонари необходимы, улицы осветить. Здесь местность таежная, людишек хватает, которым во тьме удобней... Был у меня случай в прошлом месяце. Подходит ко мне - часы давай. Я ему говорю: сволочь, не успеешь опомниться, как я тебя ударю по голове. Причем дважды. Он меня ударил поверх головы. В том смысле, что я пригнулся... Я же после партизанщины и фронта все приемы знаю... Главное в драке - бухгалтерский расчет... Шаг назад, и яйца сохранены...

Про яйца с перепою сказал, поскольку еще не выветрилось, но тут же опомнился и извинился.

- Я, знаете, никогда не ругаюсь, хоть работа у меня нервная, ответственная. Если уж припечет, скажу: ах ты хрен перловый - и все.

Ульяна ничего не ответила. Шли молча. Подошли к Пижме у скрипящего во тьме парома.

- Похолодало,- сказал Лука Лукич,- вот пиджак мой позвольте, а то платье на вас легкое.

И повесил на худые плечи Ульяны свой тяжелый пиджак с позвякивающей металлической грудью.

Меж тем Тоня все не могла заснуть, хотела дождаться матери. Вера с ней замучилась и даже на нее прикрикнула. Остальные дети уже спали, а Тоня все ворочалась, поднимала голову и глядела в окно.

- Спи,- прикрикнула тетя Вера,- мать твоя тоже человек, погулять хочет. Она не скоро придет.

Однако вернулась Ульяна, к радости Тони, через какие-нибудь полчаса.

- Ты чего? - тревожно спросила Вера.

- Ничего,- ответила Ульяна и добавила тихо: - Не люблю, когда у мужика борода водкой воняет.

- Э-эх,- сказала Вера,- только мое платье студнем забрызгала. Вон пятно, теперь не отстираешь.

- Это Лука Лукич забрызгал, когда за мной ухаживал,- ответила Ульяна.

И больше о Луке Лукиче разговора не было. Утром Вера ушла на покос сердитая, не попрощавшись, а Никита, у которого был отгул, отвел Ульяну с детьми на полустанок и купил им билет на поезд. Так, на поезде, уже без всякой усталости, быстро и удобно приехали они назад, на свою улицу Красных Зорь.

3

Улица Красных Зорь осенью непроходима. Ноги не вытащишь. А вытащишь калошу в грязи оставишь. Осень для Тони - худшая пора. Этой же осенью совсем худо - старые калоши порвались, а на новые мама Ульяна деньги не заработала. Получила Ульяна аванс, сели они с Тоней за стол деньги раскладывать: на то, на сё, на то, на сё и на еду отдельно. А на новые калоши не получается.

- Ты, может, потерпишь, дочка? - говорит Ульяна.- В слякоть все равно далеко не пойдешь, а вот замерзнет скоро, снега наметет, валенки наденешь. Они у тебя новые и теплые.

Согласилась Тоня, что поделаешь. Согласиться-то согласилась, но все равно обидно. Сидит Тоня на заборе и плачет. Калош нет - гулять не может. Вдруг видит Тоня, дядя Толя идет. Испугалась, еще сильней плачет. Подходит к ней дядя Толя и спрашивает:

- Чего ты плачешь, голубушка?

А лицо у него бледное, пенсне блестит, и все покашливает. Спрашивает и покашливает сипло. Хочет Тоня с забора соскочить, хоть бы и в грязь, да от страха как будто к доскам приросла. Полез тогда дядя Толя рукой в карман свой.

"Ой, сейчас иголочку вытащит,- думает Тоня,- ой, сейчас уколет".