Улики против улик

А потом всё убыстрилось. Игорь приехал ко мне в „Опушку“ и объяснил, что это не недостача, а он специально просил оформить перевод денег „Донатору“, как бы в залог, „по личной необходимости“, временно. Убеждал меня не торопиться с признанием в подлоге. Собирался быстро вернуть деньги. Мы прервались на ужин, потом разошлись по своим комнатам, а поздно вечером продолжили разговор. И когда я напомнил, что на всех документах стоит его виза и, следовательно, нас могут обвинить в сговоре, он не на шутку испугался. Ему стало плохо с сердцем, он слёг и с трудом двигался. Потом попросил меня взять у него из портфеля лекарство. Я достал ампулу гекардина, положил на тумбочку и поставил рядом стакан с водой. Потом погасил свет и ушёл. Ночью мне не спалось, и утром я пораньше встал, чтобы проведать друга и ещё раз убедить его оставить всё дело на мне. Но я обнаружил Ларичева мёртвым. И уже собрался позвать администратора, как вдруг увидел на полу пустую ампулу, поднял её, машинально повертел в руках, пригляделся и обнаружил, что это был не гекардин, а ксенородон — препарат для морфийной блокады. Название было неразборчиво в темноте, и я его толком, конечно, не рассмотрел, да и не знал в тот момент, что он сердечникам противопоказан. Каким же образом он оказался в коробке с лекарствами? Меня поразила ужасная мысль: Ларичев специально попросил меня дать ему препарат. Решил, что раз от наказания ему всё равно не уйти, так пусть хоть вина целиком ляжет на меня, а он будет выглядеть жертвой. Тем более что я первый, на кого может пасть подозрение. Меня охватила паника. Я зачем-то схватил стакан, взял его бумаги из портфеля, спустился к себе и сжёг их в камине. Потом выбросил стакан в окно, но тут же сообразил, что этим только всё усугубил — на нём ведь должны были остаться отпечатки моих пальцев. Надо было их просто вытереть или совсем уничтожить стакан. Затем уселся в кресло и стал ждать, когда объявят о смерти Ларичева. За оставшееся время я немного успокоился, так как понял, что это конец. В министерстве, конечно, узнают о недостаче и догадаются, зачем Ларичев поехал в пансионат. Исправить что-либо было уже невозможно. На последнем допросе я увидел перед следователем свёрток со стаканом. Меня расспрашивали про ревизию в главке и про пепел в камине. Круг замыкался, и иного выхода у меня не было. Я выбрал сильное снотворное — ренофен. Это не больно. Простите меня. В какой-то момент я хотел признаться во всём следователю. Но не смог. Это не имело уже никакого смысла. Простите…»