Ульфила

Христиане эти ничуть не противились, даже как будто радовались, чем еще больше вывели из себя князевых дружинников и самого князя. Охотно протянули руки, дали поступить с собой как со скотиной. И это свободные вези, воины!.. Плеваться хотелось. От стыда за них и злости чуть не плакал Атанарих.

И потащили их через всю деревню, как рабов; дома же их подожгли. От убитого дети остались – повыскакивали, когда дом занялся. Мальчиков (двое их было) Атанарих с собой забрал, чтобы отца им заменить вместо того недостойного; девочку бросил на заботы односельчан, если кто захочет лишнюю обузу себе на шею сажать.

Молчали вези, глядя, как идут за телегой с истуканом двое пленных. И сказал один, тот, что первым жертвенного мяса вкусил (не раз ходил с Атанарихом в походы – и на юг, нежных греков в их богатых городах щупать, и на север, от сарматов отбиваться):

– Дело дрянь, князь, если своих, точно полонян, на веревке тянешь.

Атанарих только яростный взгляд на него бросил и побыстрее мимо проехал, чтобы не убить.

Потому что прав был тот испытанный воин.

* * *

Стоял на берегу широкого потока Доннар. А на другом берегу Вотан стоял. Кто бы не узнал их, если бы увидел? На Вотане плащ синий, шляпа странника с полями широкими. Из-под полей лицо глядит – озорное, недоброе. А у Доннара бородища рыжая, в ручищах молот. Медленно соображает Доннар, но уж ежели решит, что обидели его – несдобровать обидчику.

И вот дразнит Доннара Вотан; и так, и этак обзывает, чуть не пляшет на том, своем, берегу, рожи корчит, язык показывает: глупый ты, Доннар, тупой ты, Доннар, тебе бы только за бычьей задницей с плугом ходить, Доннар, молотом твоим только гвозди забивать, Доннар…

Ну весь извертелся, только чтоб тугодума позлить.

Все равно ведь не дотянется. Река, что разделяет их, широкая, одним махом не перескочишь, а в два шага, как известно, по воздуху не ходят.

Дулся на Вотана Доннар, сердился, в бородищу бубнил невнятное, а потом вдруг как размахнется, как швырнет в обидчика молот. И покатился молот по небу, загремел на весь мир – и сделалась гроза.

Благодатным дождем пролился доннаров гнев, землю напитал, пыль прибил, остудил лицо Атанариха и дружинников его.

Возвращался Атанарих с истуканом Доннара, точно из военного похода. Целый полон за телегой гнал. Одного мальчишку из сирот сам князь в седло взял, другого воину своему поручил. Жмется ребенок к всаднику, помалкивает, и уже мил он Атанариху, как собственное дитя.

Горько было князю, будто соли наелся. Не лежит сердце к убийству соплеменников, но не измену же терпеть, не ждать ведь, пока продадут эти смиренники гордость везеготскую жирным ромеям.

Умирая, отец Атанариха взял с сына великую клятву: да не ступит нога его на землю ромейскую во веки веков. Сын клятвы этой крепко держался и других к тому же понуждал.

И прав был он в своих глазах.

А каково было Атанариху, когда вступил в деревню, где, как сказывали, в ромейскую веру обратились все поголовно и храм свой посреди улицы поставили! Кто спрашивал князя, какой камень ему на сердце лег?

Бежали от него, как от чумы, только лужи разбрызгивали. От него и от благословения Доннара, будто отцы их не принимали это благословение как наилучший дар. Гневно гремел с небес божественный молот, грозя пасть с высот и черепа безумцев раскроить.

Один дружинник бросился догонять убегающих, успел схватить одного за волосы и волоком потащил за собой. Тот за конем бежал, спотыкаясь, в соплях путаясь, – сопли с перепугу до самых колен из обеих носопырок свесил.

Бросил в грязь под ноги князева коня – получи хоть одного для разговора!

Стоит предатель глупый на четвереньках, локтями в землю, ладони на затылке скрестил. Велел ему Атанарих лицо поднять: не валяйся в грязи, не свинья!

Подчинился.

Оказался лет пятнадцати, по щекам прыщи, губы прыгают.

– Что бежал-то? – спросил его Атанарих, удерживая в себе лютый гнев. – Не враги ведь, князь пожаловал и угощение привез.

Молчит.

Атанарих затрясся, к мечу потянулся, только в последнее мгновение одумался.

А паренек вдруг вымолвил сквозь слезы:

– Прости, князь.

И всхлипнул.

Атанарих сразу его простил.

Поклонился парень Доннару, взял мяса жертвенного, сделал все, как велели, а после отошел в сторону, повалился в сырую траву и заплакал.

Атанарих к нему приблизился, ногой толкнул.

– А что это они все в тот дом побежали?

Юноша повернул к князю распухшее от слез лицо.

– В храм побежали, от тебя спасаются.

Атанарих ноздри раздул.

– Как же они спастись-то надумали?

– Так это же храм. – Паренек глаза от удивления выкатил. – Право убежища…

И расхохотался тогда Атанарих.

– Сию халупу я за храм не почитаю.

И спросил, все ли, кто в ромейскую веру обратился, в том «храме» собрались. Юноша кивнул.

– Вот и хорошо, – сказал Атанарих, – никого по округе вылавливать не придется…