Украденная беременность

Может быть, Светлана слегка зазналась бы даже тут, но ее покровительница словно чувствовала, когда Светка начинала расслабляться и возвращаться к прежним замашкам.

— Что, Лань, западло тебе моей подруге маникюрчик запилить? — шикала Рашель. — Корона на уши давит? Так я тебе мигом напомню твое место!

— Нет-нет, я с удовольствием! — строилась Журавская, к которой с легкой руки Рашели прилипло погоняло Лань, и шла подпиливать, полировать и красить ногти очередной «клиентке».

Надо сказать, Рашель даже небольшой бизнес на Светкиных навыках сделала: продавала услуги Лани по сходной цене: за заварку, за сигареты, за хавчик.

Светлана покорно отрабатывала подношения и где-то даже была довольна: Рашель считала себя бабой справедливой и отдавала Журавской четверть добытого. «Другим и того не перепадает», — утешала себя Светка: в бараке она была далеко не единственной, кому не слали передачек с воли.

За три года дрессировки Лана набралась простой тюремной мудрости, научилась тосковать по дому и общаться с людьми без налета высокомерия.

«Будь проще, Лань. Забудь свои аристократические замашки, — наставляла ее Рашель. — Ты не прЫнцесса, а дочка Любки-птичницы и Леньки-комбайнера, вот и держи себя соответственно. Если мне на твои выступления предъявы кидать будут — я за тебя вписываться не стану, так и знай».

Нарываться не неприятности Светлане не хотелось, и она медленно, но верно училась держать язык за зубами, угодливо улыбаться и помнить свое место. Постепенно это новое поведение приросло к ней, стало частью ее натуры. К тому моменту, как пришел указ об амнистии, Журавская уже и забыла, что была когда-то совсем другой — гламурной красоткой, уверенной, что весь мир у ее ног.

И вот теперь досрочно освобожденная Светлана-Лань ехала к матери в надежде, что та позволит блудной дочери поселиться в своем доме.

Отмахав пешком около километра по пыльной раздолбанной шоссейке, женщина, наконец, добралась до поселка при птицефабрике, прошлась по одной из двух его улиц, поднялась на знакомое с детства деревянное крыльцо и постучала в запертую дверь.

На стук вышел парень лет двадцати: жилистый, плечистый.

— Вам кого? — глянул хмуро, неприветливо.

— Мне бы Любовь Журавскую увидеть. Я Светлана Журавская, ее дочь…

— Ты гляди! Сестрица нарисовалась! — изумился парень и тут же оскалился недобро: — Вали отсюда, сестричка. Двадцать лет тебя не было — вот и исчезни еще на столько же.

— Мать где? Жива? — не обращая внимания на неласковый прием, задала вопрос Светлана.

— Жива, что ей станется. На смене она. А ты давай проваливай, нечего тебе тут ловить. И письма свои забери. Я их матери не показывал: не хватало еще, чтоб она узнала, где ее дочь последние годы провела.

Светка стояла и тупо смотрела на захлопнутую прямо перед носом дверь. Та вскоре отворилась, и брат молча сунул Лане в руки пять конвертов. Все они были запечатаны.

«Даже не читал, — с горечью заметила Светлана. — Ладно, пойду к фабрике, дождусь мать у проходной. Заодно и насчет работы разузнаю».

Работа на фабрике нашлась — пусть не самая чистая, но зато кардовщицу не напугали документы из колонии, которые пока заменяли Светлане паспорт.

Мать, Любку, удалось высмотреть на проходной.

— Мама? — окликнула Лана оплывшую, погрузневшую женщину, тяжело переставляющую чуть отечные ноги.

Любка обернулась. Некоторое время всматривалась в лицо Светланы, потом узнала, тут же всхлипнула, потянулась обниматься:

— Светка! Приехала? А чего в доме не ждешь?

— Братец не пустил, — наябедничала Лана.

— Вот охламон дурной! Ну, я ему всыплю! — Любка схватила дочь за плечо покрепче и повела к избе. — Надолго к нам?

— Если пустишь насовсем — насовсем останусь, — не стала тянуть и юлить Светлана. — Мне идти некуда.

— Чтобы я свою родную дочь да в дом не пустила? Живи, конечно, только что ж такое у тебя случилось? Ты же вроде моделью была?

— Мам, мне тридцать пять лет… какая уж теперь модель. Вон, договорилась, что на фабрику возьмут, буду работать. Я так боялась, мама, что ты меня прогонишь и совсем одна останусь. Устала я от одиночества.

— Одиночество, Светка, это не когда тебя никто не любит. Одиночество — это когда ты никого не любишь, — вздохнула Любовь Журавская.

Лана аж встала на месте. Раньше она слова про любовь не воспринимала и пропускала мимо ушей, как птичий щебет. А тут вдруг как стукнуло ее чем-то по маковке: дошло вдруг, от чего она за всю предыдущую жизнь не сумела ни друзей завести, ни семью построить: не любила она никого! Вот и ее — не любили.

«Я… попробую. Попытаюсь. Наверное, это же можно — научиться любить?» — сказала себе Светка.

Через пару недель Светлане Журавской выдали паспорт, а вместе с ним вручили неожиданное богатство: целых пятнадцать тысяч долларов! Оказалось, афериста, обокравшего Лану, все же сумели найти и задержать. Куда он потратил несколько сотен тысяч, Светке не сказали, просто вручили все, что смогли вернуть, и отпустили с миром.