Ухожу на задание…

До рассвета лежала без сна, плакала потихоньку в подушку. А утром услышала по радио объявление, передававшееся, вероятно, не первый раз, но раньше она внимания не обращала. Диктор рассказал о строительстве нового порта, перечислил, какие специальности там требуются. Предупредил: люди очень нужны, но золотых гор не будет. Рабочие пока еще живут в палатках, в бараках… Вот только про старый пароход не упомянул. Не знал, вероятно.

В тот же день Женя подала заявление об уходе с завода. Кавалера видеть не могла. Мерзко звучал в ушах его голос: через шесть месяцев справочку о беременности… Уехала, разом оборвав все нити, даже не сказала куда. Маму предупредила: не волнуйся, не разыскивай, когда устроюсь — сообщу.

Далекая бухта встретила ее ярким солнцем и ласковым морем. Оказалось, что расположен этот район гораздо южнее того города, в котором Женя выросла. Однако старожилы шутили: широта у нас почти крымская, зато долгота почти колымская. И верно, вскоре начались затяжные, многосуточные дожди, туманы. Все намокло, разбухло. Автомашины останавливались на дороге метрах в трехстах от строительной площадки — не могли преодолеть разъезженное месиво. На плечах переносили грузы.

Не столько физическая усталость угнетала тогда Женю, сколько сырость и грязь. Возвращалась на пароход изгвазданная с ног до головы. С рассвета до темноты на холоде, в мокрой одежде — за ночь роба ее просыхала как следует. В каюте воздух казался вязким от влаги. Одно спасение было — горячий душ. Можно отогреться, отмыться.

Когда спрашивали: «Крепко достается тебе, подсобница?», она отвечала с улыбкой: «Ничего. Как в песне — в пасмурный день вижу я синеву…». Но, по совести говоря, синева эта виделась далеко не всегда.

Зима на берегу океана оказалась неустойчивой. Ветры дули такие, что ходить страшно было: подхватит, закрутит, унесет в воду. Однако ветер сметал неглубокий снег, твердела примороженная земля, легче становилось работать. Но вскоре опять наползали сырые туманы, опять расплывалась грязь.

Девочки вот говорят: построим дома для всех, пароход «Юпитер» пустят на металлолом — и меньше романтики станет в бухте. Жене тоже жаль будет пароход: привыкла к нему. Вроде бы неотъемлемая деталь местного пейзаже. Только разве это жилье? Девчонки-то совсем юные, первые самостоятельные шаги делают, им даже интересней в каюте, смеха больше. Женя, конечно, ненамного старше их, но хочется иногда подумать в тишине, отдохнуть от шума. Или сготовить обед, без спешки посидеть за столом, поесть из тарелок, которые вымыты собственными руками. Однако на пароходе даже это недоступно. Обязательно — столовая с ее очередью, с неизменными котлетами и вчерашним гарниром. До чего же стосковались руки по самому обычному бабьему делу!

А длинные зимние вечера, когда над мачтами воет пурга, когда носа не высунешь на палубу! В хорошую погоду хоть пройтись можно, постоять возле борта. А в плохую только спать, — что ж еще? Клуба пока нет, кино крутят раз в неделю. Библиотека только создается, новинок мало, а старое Женя перечитала.

Девчонки бегали на свидания. Летом иногда танцевали на пятачке. Отбивались от безжалостных комаров, от мошки, а все же танцевали. Женя вообще не ходила туда. И не встречалась ни с кем. Желания не было. После Нового года несколько раз поджидал ее у трапа один железнодорожник. Ничего, симпатичный, но голос его напоминал чем-то голос оставленного кавалера. Категоричность, деловитость — Женя даже поеживалась. И думала: неужели навсегда заглох в ней родничок надежды, неужели не нахлынет, не согреет большое безоглядное чувство?!

Что бы она делала без моря в самые горькие, тоскливые дни? Все, кроме моря, казалось тогда чужим и бездушным. До самой весны сомневалась: правильно ли поступила? Ну, уехала, а кому и что доказала? Маме — огорчение. Кавалер ее — мама сообщила — через месяц женился. Квартира у него в самом центре… А Женя? Боль и обида все равно при ней. От себя ведь нигде не скроешься.

Она и весну заметила не сразу, хотя всегда радовалась ее приходу. Пропустила то время, когда зажурчали в ложбинках и распадках ручьи. Скромные подснежники неразличимы были среди кустов. Но однажды теплым солнечным утром вышла Женя на берег, оглядела привычную уже ширь бухты, скалы над водой — в едва сдержала возглас удивления: склоны сопок, как в сказке, были сиренево-розовые. Зацвел рододендрон!

Бросилась в лес, затянутый прозрачной зеленой дымкой. Он звенел весь от неистового ликования птиц. На полянах — веселая пестрота: распустились анемоны, хохлатки, гусиный лук. Восторженно слушала Женя звуки весны, сердцем впитывая весеннюю свежесть и красоту, испытывая удивительную обновленность.