Читаем Уинстон Черчилль полностью

На обратном пути из Тегерана в Карфагене, где он хотел провести совещание с Эйзенхауэром, Черчилль свалился с тяжёлым воспалением лёгких — вызванная психическим состоянием болезнь, если она вообще была. Несколько дней он находился в подвешенном состоянии между жизнью и смертью. Переборов кризис с помощью сильных антибиотиков, он тотчас же начал организовывать новую «интермедию»: высадку под Римом, которая должна была привести в движение застывший итальянский фронт. Решатся ли действительно американцы ликвидировать этот фронт, если он как раз снова будет на полном ходу? Однако высадка под Анцио завязла, и глубоко удручённый Черчилль в конце зимы 1944 года вернулся в Лондон.

После Тегерана в поведении Черчилля появляется нечто бессвязное, непредвидимое, что–то вроде «как бог на душу положит». Он всё ещё, или вновь и вновь, был полон энергии и полон идеями, всё ещё активный и сильный на слова; всё ещё способный на крупные решения и большие дела. Однако решения становились теперь несколько неожиданными и дела несколько импровизированными. За ними больше не стояло никакой крупной общей концепции; она была разбита. И после этого удара человек тоже не был больше совершенно тем, кем он был до этого в течение трёх лет: тот же самый, разумеется, однако несколько искажённый и раздражительный, не владеющий собой, старый и злой.

Он всегда вёл себя по–барски — но именно барином он и был, не без достоинства в ярости. Черчилль в 1944 и 1945 гг. был способен на недостойные припадки бешенства, он позволял себе такое, он выказывал — всё еще прерывая это благородными жестами и значительными взглядами — свою сварливую и жалкую сторону, которой в нём не знали.

Также начала бросаться в глаза характерная для Черчилля в старости склонность к неряшливой непоследовательности, к жестам и поступкам, которые взаимно противоречили и отменяли друг друга. Он всегда был способен одновременно обдумывать и чувствовать много противоречащего. Как раз это давало его душе напряжение и полноту, живость, способность меняться и непредсказуемость, что всегда его отмечали. Только до сих пор присутствовала также внутренняя решительность, которая в конце концов всё же наводила порядок и ясность, объединяла или исключала противоречивое. Эта способность ослабла. Речи, а также поступки старого Черчилля имеют нечто фрагментарное, не до конца додуманное; гигантские проекты, которые неожиданно прерываются. Всё это началось в 1944 году.

Сначала он с пылом бросился в военную подготовку великого вторжения, которого он не хотел. Это было нечто вроде самоодурманивания: если политик потерпел неудачу, то по крайней мере стратег хотел получить своё. Генералиссимус Черчилль никогда не был более неутомим, более деятелен — почти что можно было бы сказать: никогда не был более счастлив. В первую половину 1944 года он по уши погрузился в подготовку вторжения, вникал во все детали, и его лишь с большим трудом удержали от высадки вместе с передовыми войсками во Франции (король вынужден был в конце концов ему пригрозить: если Черчилль будет на этом настаивать, то он тоже с ним пойдёт). Он уцепился за победу — он стал её пленником. Ему ничего больше не оставалось делать.

Возможно, всё же оставалось нечто иное? В более ранних союзных войнах Англия не страшилась на стадии победы снова ввести в политическую игру врага, будь это непосредственно, как в войне против Людовика XIV., будь это косвенно, как в войне против Наполеона, когда английские дипломаты натягивали нити, ведущие к Талейрану и к Бурбонам. Переговоры с Гитлером были теперь разумеется немыслимыми; человек, который всю Европу наполнил людскими бойнями, больше не годился для переговоров, не говоря уже о том, что он переговоров и вовсе не желал. Однако немецкая оппозиция, которая как раз теперь проявила запоздалый и отчаянный признак жизни (речь идёт о покушении на Гитлера 20 июля 1944 года) — не стала ли она для Черчилля естественным, почти что спасительным партнером по переговорам? Не хотела ли она в принципе того же, чего хотел Черчилль — и чего Сталин и Рузвельт определённо не хотели: реставрации консервативной Европы?

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1917 год. Распад
1917 год. Распад

Фундаментальный труд российского историка О. Р. Айрапетова об участии Российской империи в Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной, внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 годов (до Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности которого предопределили развитие и формы внешне– и внутриполитических конфликтов в погибшей в 1917 году стране.В четвертом, заключительном томе "1917. Распад" повествуется о взаимосвязи военных и революционных событий в России начала XX века, анализируются результаты свержения монархии и прихода к власти большевиков, повлиявшие на исход и последствия войны.

Олег Рудольфович Айрапетов

Военная документалистика и аналитика / История / Военная документалистика / Образование и наука / Документальное