Уинстон Черчилль

Тот же 1936 год принёс тогда ещё одно ужасное подтверждение этого подозрения (или этого понимания), эпизод чрезвычайно мучительный, который молниеносно показал, насколько полностью был уже разорван его контакт с политическим миром тогдашней Англии. С ним произошло нечто такое, что давным–давно не происходило ни с ним, ни с кем–либо другим: его выступление в парламенте было сорвано криками и шиканьем.

Это случилось в связи с отречением короля Эдуарда VIII., которое Черчилль хотел предотвратить или по крайней мере отложить. Эпизод примечательный и характерный. Известна знаменитая история страстной связи Эдуарда с дважды разведённой замужней американкой — и вспоминается жестокий ультиматум, который поздней осенью 1936 года поставил Болдуин перед новым молодым королём: отказаться либо от единственной женщины, которую он когда–либо мог любить, или от короны.

Можно естественно думать что угодно о старомодных, уже тогда несколько лицемерных строгих правилах морали тогдашней официальной Англии. Однако если принять как данное и согласиться с тем, что для Англии 1936 года многократно разведённая женщина, чьи отношения с королём начались в то время, когда она ещё была замужем за другим мужчиной, ни в коем случае не была приемлема в качестве королевы, тогда также следует согласиться с тем, что Болдуин сделал единственно возможное, когда он вынудил принять быстрое решение. Чего мог ожидать Черчилль от того, что он призывал к снисхождению и ратовал за отсрочку — указывая на то, что ведь должно будет пройти по меньшей мере полгода, прежде чем в законном порядке будет решён вопрос о разводе тогдашней миссис Симпсон? Что должно было измениться за эти полгода? Моральные воззрения руководящих английских кругов? В это, пожалуй, и сам Черчилль не верил. Чувства короля? Это возможно и могло бы произойти, если бы речь шла о мимолётной любовной прихоти широкой натуры; однако Черчилль хорошо знал, что речь шла о совсем другом, глубоком и деликатном, о некоем подобном спасению, и что король никогда не откажется от женщины, которая открыла ему доступ к женскому полу, как к чуду. Так чего тогда можно достигнуть отсрочкой? Только мучения, только продолжения пытки, только невыносимого длящегося месяцы публичного копания в самом интимном, только лишь, наконец, серьёзного подрыва авторитета и опасности для монархии. Никакого сомнения, Болдуин был прав, а Черчилль был неправ.

Также никакого сомнения в том, что Болдуин действовал хладнокровно и бессердечно, а Черчилль сердечно, великодушно и по–рыцарски. Он всегда относился великодушно к делам сердечным, и кроме того он питал к своему молодому, подвергшемуся тяжелым испытаниям королю нечто вроде чувства феодальной верности вассала. Но как раз этого–то английская общественность у него и не отнимала. Она верила, что знает своего Черчилля, и именно как человека демонического тщеславия, без каких–либо колебаний, и с жаждой деятельности, который теперь, в отчаянии своего существования отстранённого от работы не будет больше отшатываться в испуге от решительных действий; и в то же время как человека вчерашнего и позавчерашнего дня, архаичного вояку, которого считали способным заново развязать не только мировую войну, но даже и английскую гражданскую войну 17‑го века, если ему дадут такую возможность. Король против парламента, а Черчилль в качестве вождя «партии короля» — такие воспоминания и опасения рождались вполне серьёзно, когда Черчилль, один против всех, вмешался в кризис отречения короля от престола. Поэтому его речь была прервана криками и на некоторое время речь шла даже о том, чтобы лишить его звания парламентария. Он стал — не только ему самому, но также его окружению стало возможно лишь в этот момент полностью ясно — совершенно чуждым инородным телом в Англии 1936 года.

Так обстояли дела, и настолько скверно уже обострились отношения между Черчиллем и политической Англией, когда в 1937 году, при непрестанном, отчаянном предупреждающем и пророческом угрожающем протесте Черчилля английское правительство ввело по отношению к Германии политику открытого сближения, которая должна была принести мир, а принесла войну.