Уик-энд с Остерманом

— В «Лос-Анджелес тайме» вы успешно работали как репортер-расследователь…

— Мне везло. Я предполагаю, вы имеете в виду мою работу, связанную с операциями в порту Сан-Диего.

— Так и есть. Вы были представлены на Пулитцеровскую премию, насколько мне известно.

— Я не получил ее.

— И затем вы поднялись до редактора в «Таймсе»?

— Помощник редактора. Ничего особенного.

— Вы оставались в «Таймсе» примерно пять лет…

— Скорее, шесть, я думаю.

— До января 1958 года, когда вы перешли в «Стандарт-мьючуэл» в Лос-Анджелесе?

— Верно.

— Вы оставались в Лос-Анджелесе до 1963 года, когда вас перевели в Нью-Йорк. С тех пор вы получили несколько повышений в должности?

— Я прибыл на восточное побережье как редактор семичасовой программы новостей. Я специализировался на документальной журналистике, пока не достиг сегодняшнего положения.

— Какого именно?

— Директор отдела новостей.

Лоренс Фассет захлопнул папку и выключил диктофон. Откинувшись на спинку кресла, он улыбнулся Джону Таннеру:

— Не так уж страшно, не правда ли?

— Вы хотите сказать, что это все?

— Нет, не… это, а завершение раздела по установлению личности. Вы его прошли. Количество неправильных ответов столь незначительно, что можно считать — тест вы выдержали.

— Что?

— Все это, — Фассет хлопнул по папке, — собрано следственным отделом. Высоколобые парни садятся рядом с парнями с бородами и всю эту штуку прогоняют через компьютеры. Вы просто не можете ответить совершенно правильно на все вопросы. В таком случае становится ясно, что вы все вызубрили наизусть… Например, вы работали в «Сакраменто дейли ньюс» три года, день в день. Не два с половиной и не три с половиной. Ваша семья переехала в Сан-Матео, когда вам было восемь лет и два месяца, а не семь лет, ну и так далее.

— Черт бы меня побрал…

— Откровенно говоря, даже если бы вы ответили на все совершенно точно, мы все равно пропустили бы вас. Но я очень рад убедиться, что вы совершенно нормальный человек. Мы должны были зафиксировать все это на ленте… А теперь, боюсь, наступает самая неприятная часть.

— Неприятная по сравнению с чем? — спросил директор службы новостей.

— Просто неприятная… Теперь я должен включить диктофон.

Сделав это, он положил перед собой лист бумаги:

— Джон Таннер, я должен проинформировать вас, что все, о чем буду говорить с вами, идет по разряду информации высшей секретности. Передача кому-либо этих сведений может самым серьезным образом послужить против интересов правительства Соединенных Штатов. Таким образом, вы предупреждены, что данная информация находится под защитой Акта о национальной безопасности, глава восемнадцатая, параграф семьсот девяносто три, в соответствии с которым вы можете быть привлечены к ответственности за нарушение правил секретности… Все ли ясно из того, что я сказал?

— Да… Тем не менее я не связан никакими обязательствами и не подлежу ответственности.

— Я учитываю это. И предполагаю в три этапа ознакомить вас с достаточно секретной информацией. По завершении первого и второго этапов вы сможете отказаться от продолжения этого разговора, и нам останется только полагаться на ваш такт и верность правительству, которые не позволят вам проговориться о предмете беседы. Если же вы согласитесь перейти к третьему этапу нашей беседы, который имеет к вам отношение, то тем самым примете на себя такую же ответственность, как и работники правительственных служб, и в соответствии с Актом о национальной безопасности будете подвергнуты судебному преследованию в случае нарушения вышеупомянутых правил секретности. Вам это ясно, мистер Таннер?

Прежде чем ответить, Таннер застыл на месте. Он глянул на вращающиеся катушки диктофона и перевел взгляд на Фассета:

— Ясно-то ясно, но черт меня побери, если я соглашусь на это. У вас не было никакого права вызывать меня сюда под фальшивым предлогом, а потом ставить условия, по которым могут отдать под суд.

— Я не требую от вас согласия. А всего лишь четкого понимания того, что я сказал.

— Если вы мне угрожаете, можете отправиться к черту.

— Я всего лишь четко изложил вам ситуацию, в которой мы находимся. Разве это угроза? Разве не тем же вы занимаетесь каждый день, оговаривая условия соглашений? Пока вы не дали согласия выслушать то, что я хочу сказать, вы можете в любое время выйти отсюда. Неужели вам это кажется нелогичным?

Таннер прикинул, что определенная логика в этом в самом деле присутствует. Теперь он почувствовал желание удовлетворить вспыхнувшее любопытство:

— Вы сказали, что в любом случае все это не имеет отношения к моей семье… К моей жене?.. Или ко мне?

— Мои заверения остались на этой ленте, — Фассет отметил, что Таннер добавил «или ко мне?», словно спохватившись. Он защищал свою жену.

— Тогда валяйте.

Поднявшись со стула, Фассет подошел к портьерам.

— Кстати, и вы можете не сидеть на одном месте. Микрофоны, хоть и миниатюрные, но обладают высокой чувствительностью.

— Я посижу.