Уик-энд на берегу океана

— У нас старых дев нет. Мой квартал на все сто процентов рабочий. А старые девы — это изобретение богатых классов.

— Значит, в твоем приходе все старые девы выходят замуж?

— Да нет, — ответил Пьерсон, — но в моем приходе старые девы — это как раз те, что по-настоящему замужем.

Майа поднялся:

— Пойду принесу воды.

— Еще успеешь, — сказал Александр. — После войны, — добавил он, — я себе домик построю.

— И кроликов разведешь? — спросил Пьерсон, подняв брови.

— Ясно, кроликов! Что ж, теперь уж мне и кроликов запрещено разводить?

— Пойду за водой, — сказал Майа.

Он поднялся и взялся за ручку фляги.

— Да черт! — сказал Александр. — Дай спокойно посидеть минутку. Я с утра еще не присел, все кручусь.

Майа стоял в нерешительности, потом подумал, что для Александра это самые прекрасные минуты, единственно светлые минуты за целый день, и грешно было бы их сокращать. Он снова уселся. И неумолимо потекли минуты, одна за другой, с легким тихим металлическим скрипом, как колесо в ярмарочной лотерее.

— Дом я построю целиком из дерева, — сказал Александр. — Но не из досок, а из бревен. На манер швейцарского домика.

Пьерсон поднял голову.

— А почему из дерева?

— Сам не знаю. Нравится мне оно, дерево то есть. Тепло, уютно. И кажется, будто вокруг тебя что-то живое. Может, я сейчас глупость скажу, но дерево, оно как-то на меня успокоительно действует.

— Успокоительно?

— Да, — сказал Александр и слегка покраснел под своим загаром, — успокаивает как-то. Сам не знаю, почему успокаивает.

Пьерсон стал выбивать из трубочки пепел, осторожно постукивая ею о рант ботинка, и все косился влево. Майа не курил, сидел не шевелясь. Вид у него был хмурый, сонный.

— В моем доме, — сказал Александр, — будет комната специально для меня, верстак туда поставлю, инструмент сложу, словом, всю петрушку. Порядок, конечно, будет идеальный. Только специально моя комната. Так и буду в ней все время торчать, когда дома.

— Жена заскучает.

— Именно это она вечно и твердит, — сказал Александр, поглаживая бороду. — Считает, что я ею мало занимаюсь. Ей-богу, смешно, что бы бабы ни делали, никогда их работа не увлекает так, как нас, с головой. Вечно им требуется с кем-то болтать. Странное дело, когда я что-то мастерю, мне и говорить ни с кем неохота.

Он поднялся и стал затаптывать дымящиеся головешки своим огромным ботинком. Пьерсон вскинул голову, и ему снова на какую-то долю секунды почудилось, будто Александр — чернокожий воин, исполняющий священный танец.

— Да, — сказал Александр, усаживаясь, — скучает она. Все-таки неприятно, что она скучает. Потому-то, — добавил он мечтательно, — мне и хотелось бы иметь двух жен. Вот они сидели бы и болтали друг с дружкой.

— Что ж, мысль неплохая, — сказал Пьерсон. — А твоя жена, разумеется, согласна?

— Представь, нет! Куда там! Я как-то попытался завести речь стороной… И больше уж не начинал.

— Ясно. Что же, это любопытно.

— По-твоему, тоже? — обрадовался Александр. — Странно, что она своих собственных интересов не понимает. А ведь это же идеальное решение, разве нет? Две жены — это вроде бы два бильярдных шара.

— Две? — сказал Пьерсон, чуть скривив губы. — Только две? А почему не три?

— У меня от тебя стеснение в груди начинается, — сказал Александр. — Я не миллионер какой-нибудь. А две — в самый раз.

— Ну, ладно, — сказал Майа, подымаясь, — пора идти.

Он взял флягу за ручку и шагнул вперед. Но тут же споткнулся и внезапно рухнул на колени.

— Чертов кирпич, — сказал он.

И он цветисто выругался.

— Ушибся? — спросил, подымаясь с места, Александр. — Даже побледнел…

— Откуда только этот кирпич взялся?

Пьерсон тоже встал.

— Ну, как?

— Да ничего, пустяки.

Майа поднялся, пошел, сел на свое место и начал растирать себе колено. Но вдруг он побледнел как мертвец, и голова его запрокинулась назад.

— Виски! — сказал Пьерсон.

— Должно быть, вам противно на меня смотреть, — сказал Майа.

И внезапно в глазах у него помутилось. Потом он ощутил на губах вкус металла, и какая-то жидкость обожгла ему гортань.

— Ничего, ничего, — сказал он, открывая глаза. — Уже прошло.

Он услышал голос Пьерсона: «Смотри, еще напоишь его», — и понял, что снова глотает огненную жидкость. Он махнул рукой, показывая, что, мол, хватит.

— А что я с остатками буду делать? — раздался голос Александра. — Мне, что ли, допивать?

— Пей, не стесняйся, — сказал, смеясь, Пьерсон.

Майа показалось, будто во всем его теле отдается этот смех. Он снова открыл глаза и увидел рядом с собой крупную голову Александра. «Большая голова, славная, — подумал он с благодарностью. — А у Пьерсона смех как у молоденькой девушки». Он чувствовал, что совсем размяк, готов всему умиляться.

— Ударить коленку чертовски больно, — сказал Александр, — почти так же больно, как удар в пах. Ну, как, тебе лучше, Майа?

Теперь Майа открыл глаза уже по-настоящему.

— Порядок.

Он поднялся, с трудом сделал два шага и снова взял флягу.

— Садись, — сказал Александр, — я пойду.

— Да мне сейчас лучше.

— Садись, тебе говорят.

— Иди ты к черту, — сказал Майа. — Сейчас мой черед.