Угрюм-река

— В уголку сидит, в уголку сидит… Эвот, эвот он, — обрадованно зашептались рабочие, кивая в потемках на Протасова, а старик Нефед даже прослезился, тряхнул головой Протасову, с чувством сказал: «Спасибо, барин». Он произнес это тихо, совсем не надеясь, что Протасов услышит его голос, но уж так сказалось, от сердца, от души. И старик рад был зацеловать «барина», рад затискать в признательных объятиях: видано ли, слыхано ли, сам главный инженер к ним припожаловал, как отец к сынам. Ну-ну!..

А техник Матвеев говорит и говорит. Перешептыванье смолкло.

Окончив свое слово по истории революционного движения в России, Матвеев взглянул на часы, спросил:

— Нет ли, товарищи, каких вопросов? Может быть, есть неясности в моей беседе? Спрашивайте. Потолкуем…

— Вопросы, конечно, есть, — сказал молодой слесарь Петр Доможиров, самый прилежный ученик тайного просветительного кружка. — Ну, их пока что в сторону, время терпит. А вот мы видим личность Андрея Андреича. Кроме того, знаем, зачем сюда пришли. Нам бы желательно выслушать товарища Протасова.

— Просим! Просим!.. Жалаим! — раздались необычные хлопки в ладоши, многие рабочие не понимали их значения, но тоже стали хлопать. Все зашевелились, завздыхали, сплошная улыбка прошла по лицам.

Протасов говорит возле огарка, стоя.

— Товарищи! Значение забастовок у нас и на Западе, то есть среди заграничных товарищей-пролетариев, разъяснил вам товарищ Матвеев. Забастовки — орудие верное, но убийственное для хозяина только в том случае, когда у бастующих рабочих есть между собою единодушная поддержка друг друга, крепкая дисциплина, непоколебимое стремление добиться своего. А кроме того, нужны, товарищи, деньги на жизнь. За границей существует для этого специальный забастовочный фонд, капитал. У вас же такого капитала нет, да и быть не могло. Правда, я и некоторые мои товарищи могли бы оказать вам кой-какую поддержку, ну, скажем, тысяч пять. Но ведь это пустяки, этой суммы не хватит даже на неделю.

— Да на неделю-то у нас как-никак жратвы хватит! — возбужденно закричали рабочие.

— Из бабенок вытрясем, все закоулки обшарим! А другую неделю и не жравши просидеть можно.

— Тише, товарищи, тише!

— А на третью неделю хозяина за горло, да и кровь сосать…

— Товарищи! — звонко оборвал шум инженер Протасов. — Насилий никаких! Это первое условие. Мы в одиночку революцию поднимать не можем — кишка тонка. Иначе… Вы знаете, что вам может угрожать?

— Знаем, знаем!

— Теперь подумайте. Борьба может оказаться длительной. Денег у нас нет, крепкой организации пока что, нет. Я не сомневаюсь, что сюда немедленно же будут пригнаны казаки для расправы. А вам сопротивляться нечем. Вы безоружны! Кулаками не намашешь. А хозяин жесток, упрям. Вам может угрожать расстрел. Вот, я все сказал, что надо. Теперь обдумайте хорошенько, посоветуйтесь с товарищами рабочими и дайте нам ответ.

Наступило молчание. Рабочие переглядывались. Их лица зачерствели. Протасов, боясь, чтоб среди рабочих не разлилось уныние, сказал:

— Я вам выложил самое худшее, товарищи. По-видимому, я вас, ребята, запугал. Но это ни в коем случае не входило в мои расчеты. Конечно, особенно-то трусить нечего. «Волков бояться — в лес не ходить». Дело вот в чем. При удаче ваша забастовка настолько хлестко ударит хозяина по карману, что он быстро сдастся. Я бы лично стоял, ребята, за забастовку.

Протасов сел. Вышел слесарь Петр Доможиров. Он застенчивый, скромный, выступает на собрании первый раз в жизни. Голос его вначале дрожит, потом приобретает убедительность и силу. Рабочие слушают внимательно, поддакивают, кивают головами. Петр Доможиров с записной книжечкой в руке. Он вычислил, сколько хозяин платит рабочим и сколько получает барыша. Барыш огромный. Так неужто он не может, дьявол кожаный, поделиться им с рабочими? А ежели нет, тогда:

— Братцы! Все, как один, становись под красное знамя забастовки!

Вторым вышел землекоп Кувалдин. Руки у него длинные, сам крепкий, нескладный. Голос нутряной, подземный какой-то, гудливый.

— Братцы, честна компания!.. Да будь он проклят, этот самый Прошка Громов!.. Вы подумайте, братцы, сколь мало он нам платит. Да какой тухлятиной кормит! Да как дерет в лавках своих! Да он, сволочь, о прошлой пятнице мне всю спину исстегал! Эвот спина-то, эвот! — Он высоко задрал рубаху, взял в руки горящую свечу и повертывался иссеченным телом во все стороны. — Ну, да и я ему, дьяволу, лопатой по загривку смазал… Слово за слово. Сначала я ему, а посля того и он мне нагаечкой своей.

Кто-то засмеялся, кто-то крикнулэ — А водки дал?!

— Это верно, что дал, — кашлянул землекоп и забрал в горсть бороду. — А только его водка разве водка? Напополам с водой. Тьфу!

— А ну, пусти! — дернул землекопа за рубаху Ванька Пегий, мукосей, и стал на его место. Он не высок ростом, сухощек, черная бородка клинышком.