Угрюм-река

Филька с ватагой, работая локтями, едва протискался к кабатчику:

— Сила Митрич!.. Бочонок водки… На всю братию. Да оторвись моя башка с плеч! Во! Становь прямо на пол посередь избы… Гей, людишки! Налетай — подешевело.

Запыхавшийся шарообразный Тузик в золотых цепочках, в перстнях подкатился к целовальнику:

— Сила Митрич, на пару слов. Вот тебе бумажник… В нем восемь тысяч сто. Проверь.

— Верю, Исай Ермилыч, верю, родной.

— Сохрани… При народе отдаю… — И безносый Тузик передал целовальнику пухлый из свиной кожи бумажник. — А нам, понимаешь, в номерок винишка, закусочек, сладостей разных шоколадных. А-а… Филя, друг! И ты здесь?.. А я со Стешкой… Вот краля! Прямо слюна кипит… — Он сплюнул, отер искривленный рот рукавом шелковой рубахи. Его безобразное лицо было гнусно своей похотью.

А ватага Фильки уселась на пол вкруг бочонка и заорала песни.

Голова ль ты моя-а у-да-а-ла-ая…
Долго ль буду носить я тебя-а-а…

— заунывно горланила ватага Фильки Шкворня проголосную, старинную. Сам Филька, скосоротившись и захватив бороду рукой, поводил широкими плечами, тоже подпевал шершавым басом, тряс башкой и плакал.

По углам, развалившись на полу, обнимались очумевшие от водки мужики и бабы.

Ловкие воровские руки баб успевали до порошинки очищать карманы золотоискателей.

В лампах выгорал керосин. Темнело. В дверь просунулась с улицы усатая морда урядника, обнюхала воздух, посверлила глазами вспотевшего, измученного целовальника, сбившихся с ног половых и пропала.

Чарки ходили по ватаге. Бочонок усыхал.

Аль могила-а, землица-а-а сырая-а-а…
Принакроет бродягу меня-а-а…

— надрывно пела ватага, хватая за ноги пробегавших баб и девок. Филька плакал и бормотал:

— Людишки-комаришки… Миленькие вы мои… Люблю людишек!

— Господа гости! — закричал целовальник и, тяжело водрузившись на стойке, зазвонил в звонок. — Третий чае ночи!.. Ведено закрывать… Полиция была… Дозвольте расходиться. Ну, живо, живо, живо!..

Пятеро здоровенных половых, специально нанятых целовальником на дни гулянки, выталкивали, вышвыривали в дверь, за ноги волочили спящих по захарканному, улитому вином и кровью полу. Вышвырнут был и Филька Шкворень.

Помещение очистилось. Убитых, слава богу, не было.

Целовальник обернулся лицом к образу, покивал благочестивой головой, трижды набожно перекрестился. Дал половым по пятерке и по бутылке пива. — Завтра с утра, ребята, — сказал он им. Половые — местные парни в белых фартуках, — побрякивая полными серебра карманами, ушли. Двое услужающих мальчишек и старая кривая судомойка мели пол, убирали побитую посуду и бутылки, все стаскивая в кухню.

Из чулана слышался визгучий хохот пьяной Стеши и грубая гугня безносого. Наконец все стихло. Только за стенами кабака ревела в сотни глоток страшная пьяная ночь.

Из-под пола легонько постучали. Целовальник проверяя выручку и бормоча: «Две тыщи восемьсот девяносто семь, две тыщи девятьсот», в ответ трижды в пол пристукнул каблуком: «Сейчас, мол.., слышу».

В чуланчике тихо. Целовальник, швыряя сотенные вправо, а золотые — в жестянку из-под монпансье, продолжал считать выручку. Затем вытащил из-за пазухи бумажник безносого, заглянул в него, скользом мазнул взглядом по иконе, вздохнул, снова сунул бумажник за пазуху и на цыпочках — к чуланчику.

Целовальник стал смотреть сквозь щель в чуланчик. А дверь по лбу его: хлоп!

— Ты тут чего?

— А я, Исай Ермилыч… Этово.., как его… — завилял елейным голосочком

Целовальник. — Проведать, не созоровала ль чего с вами Стешка… Кто ее знает?.. Опаска не вредит. А я за своих гостей в ответе быть должен… Хихи-хи!..

— Вот она какая антиресная. Подивись… — распахнул дверь безносый. На кровати разметалась в крепком сне полуобнаженная Стеша.

— Прямо белорыбица-с… Исай Ермилыч.,. — причмокнул Целовальник.

— А я ухожу к куму, к мельнику.

— Знаю-с, знаю-с… Не опасно ли? Ночь, скандалы-с, Исай Ермилыч.

— Черта с два! — И безносый, как железными клещами, стиснул двумя пальцами плечо целовальника.

— Ой! Ой!.. — закрутился тот, от боли присел чуть не до полу. — Ну и силка же у вас… Не угодно ль на дорожку выпить?..

— Нет.

— А почему же? Вот вишневочка…

— Нет.

— В таком разе, извольте деньги получить…

— Давай, брат, давай, Сила Митрич.

— Пожалуйте-с к выручке, Исай Ермилыч. Бумажничек ваш там-с…

В длинной поддевке, безносый грузно водрузился по эту сторону кабацкой стойки, против выручки. Целовальник, открыв выручку, шарил глазами, как бы отыскивая затерявшийся бумажник, — Сколько я тебе должен за гульбу? Лик целовальника вдруг весь изменился, судорога прокатилась по спине. Жестким и жестоким голосом сказал:

— Как-нибудь сочтемся, — и крепко нажал под выручкой рычаг.

Под ногами безносого Тузика мгновенно разверзся люк, на котором он стоял, и Тузик грузно провалился под пол. Он поймал в полумрачном подземелье мутный свет фонаря и глухой гукающий голос:

— С праздничком, Исайка-черт!