Угол атаки

В течение следующих десяти минут Володя слышал, как майор изредка отрывисто ругается, а потом вдруг прозвучало:

– Володя, черт, двиг… – и наступила тишина.

– Леопард-один, прием! – произнес капитан.

Радио молчало.

– Товарищ майор! Ответьте!

Хваленский не отзывался. Вызвав его еще раз, Володя пулей вылетел с вышки и метнулся к самолетам дежурного звена, стоявшим на рулежке. Возле «МиГов» о чем-то разговаривали летчики-вьетнамцы в летных высотно-компенсирующих костюмах. Эти комбинезоны позволяли в полете компенсировать изменения давления с увеличением высоты, и при разгерметизации кабины летчик оставался живым.

– Ван Бао, снимай костюм! – приказал капитан, подбежав к ним.

– Зачем? – удивился вьетнамец.

– Снимай живее! – рявкнул Володя.

Лейтенант Ван Бао, в недавнем прошлом – его ученик, был единственным, чей комбинезон налез бы на Володю. В принципе, капитан мог бы и за своим смотаться в ангары, но времени не было.

Вьетнамец, недоуменно посмотрев на инструктора, стал стягивать комбинезон. Володя помог ему, потом поспешно натянул комбинезон. Ван Бао и еще один летчик затянули на капитане шнуровку костюма, которой тот плотно подгонялся по фигуре.

– Все? – нетерпеливо спросил Володя.

– Все, готово.

– Спасибо. – Капитан полез в кабину ближайшей «балалайки».

– Э-э, товарис капитан! – протестующе воскликнул Ван Бао. – Что я сказать командир?

– Что я полетел искать Дунг Куана, – буркнул Володя. – А ну, все брысь от самолета! – Он захлопнул фонарь и включил двигатель.

«Дунг Куаном» вьетнамцы звали Хваленского. На их языке это означало «храбрый солдат».

Мешать взлету «МиГа» никто не стал. Пронизывая сумерки, Володя унесся на юг, туда, где пропал майор. Прежде чем село солнце, он успел долететь до границы и наскоро осмотреть джунгли, но не нашел ни следов поваленного или горящего леса, какой непременно остался бы от упавшего самолета, ни хотя бы расстеленного парашюта. Впрочем, второе было понятно – Хваленский, наверное, побоялся, что первыми за ним прилетят американцы. А вот первое настораживало…

Приземлялся капитан уже в темноте. Оставив самолет на рулежке, не сказав никому ни слова, он пешком ушел в лагерь.

…Войдя в опустевшую хижину, Володя бросился на койку и, заложив руки за голову, уставился в потолок.

«Что же делать? – думал он. – Что делать? Звонить в Ханой, просить поисковую группу? Да и будут ли искать? Или спишут без вести пропавшим? Там же лес сплошной, не группа нужна – армия… Майор сам говорил – не ищите, если пропаду… А я что, всю жизнь свиньей себя чувствовать теперь должен? – неожиданно разозлился Володя. – Вот уж хрен! Утром еще раз полечу. Прочешу все, хоть мертвого, но найду! Нет, не так! Найду живого и невредимого! Надо будет – «вертушку» у вьетнамцев возьму! А нет, так и на «балалайке» слетаю…»

С этой мыслью он уснул.

Утром Володя снова улетел на поиски майора. Сделав за день три вылета, он сумел осмотреть все пространство вдоль границы с демилитаризованной зоной, но снова не обнаружил выгоревшего или поваленного леса. Он сумел также отыскать три-четыре подходящих площадки в джунглях, где теоретически мог бы приземлиться истребитель майора, однако и они с воздуха выглядели пустыми и заброшенными.

Остаток дня Володя провалялся в хижине, глядя в потолок. Было тошно и горько, за какие-то сутки война как языком слизала троих его друзей. Так плохо он себя не чувствовал еще никогда.

Когда свечерело, в хижину постучался повар-вьетнамец, беспокоившийся из-за отсутствия офицера на обеде и ужине:

– Принести еду?

– Нет, – равнодушно ответил капитан.

– Ты болеешь? – с тревогой спросил повар.

– Нет. Устал…

– А-а… Ладно.

Он ушел, и Володя вдруг вспомнил, что видел у майора какие-то запечатанные конверты. Как раз тогда, в день гибели Ашота. «Может, письма? – подумал капитан. – Давно, кстати, не писал мне никто…»

Порывшись в вещах Хваленского, Володя и в самом деле нашел там письма. Одно от бати, одно от однокашника, и еще одно, самое тоненькое, – от Лили. Она почему-то молчала аж с октября, хотя он время от времени писал ей. Ее письмо капитан вскрыл первым.