Угличское дело

— Терпи, княже.

— Терплю. Самый распоследний посадский вольнее меня. Жениться по собственной воле не могу. Хорошо ли это, Суббота?

— Не знаю. Я не ты.

— И я пока не я… — сменил вдруг свой задорный веселый тон Федор Никитич. И показалось вдруг Субботе, что не боярская шапка на воспитаннике его, а что-то более золотое: то ли шапка царская, то ли клобук белый патриарший..

— Чего смеешься, Суббота?

Зотов согнал с сурового лица легкую улыбку.

— Так… Привидится дурь всякая.

* * *

В темной комнате перед Каракутом стояли хозяин и хозяйка постоялого двора. Плотные. Похожие друг на друга. Коробкообразные. У обоих под левым глазом аккуратные синяки фингалы. У хозяйки чугунок со щами.

— И за что? Ни за что. — выговаривал хозяин Каракуту.

— Говорил вина ему не давать.

— Так и не давали.

Хозяйка вмешалась.

— Чертячья перетычка. Как перед Михаилом Берлиберийским. До конца стояли. Ухват бабушкин аб евоный хребет анафемский сломала.

Хозяин поспешил на помощь жене.

— Ох и ухватский был ухват из железа свейского. Убытков сколько от Рыбки твово. Он ведь и зверюгу своего опоил. Вдвоем бочку приговорили, шельмы.

— Щи теплые? — Каракут спросил хозяйку.

— Сутошные. Достала только.

Каракут взял чугунок.

— А мордопорча? Как бабу мою подбил, гляди. — не отставал хозяин.

Каракут оставил чугунок. Открыл железный сундук. Достал серебристую песцовую шкурку. Завязал его вокруг шеи хозяйки. Другую шкурку вокруг шеи хозяина.

— Это че? — спросила хозяйка.

— За беспокойство.

— А ухват?

Каракут вздохнул. Снл с шеи хозяина шкурку. Бросил в сундук. Высыпал в руку хозяина горсть медяков.

— Божий он у тебя человек, хозяйка. Не стяжатель, но дурак дураком.

Каракут появился на пороге постоялого двора. Вкусно ел щи из чугунка. Слышно было как сзади голосит хозяйка.

— Да мы бы всему воинству небесному ухваты купили бы пенек ты нерастыканый.

Слышен удар и жалобный скулеж хозяина. Каракут закрыл дверь.

Каракут шел по двору. Обошел мохнатый бежевый холмик и остановился. Перед ним открылась эпическая картина. Рыбка и его верблюд Васька спали, едва ли не обнявшись, и храпели едино в одну дуду. Каракут поставил на землю чугунок. Рыбка открыл один глаз и тут же закрыл. Стремительно и ненатурально захрапел. Каракут говорил в пространство, как будто не заметив этого.

— А хороший был песец. Серебряный. Жаль что отдал.

— Этим жадюгам. — Рыбка сел, зевая.

— Ты их видал? Великая мордопорча. Так что по грехам по грехам Рыбка казак. Подымайся и Ваську подымай или не поднимается?

— Не знаю. Вчера как верблюда пил.

— А он и есть верблюда

.— Ну да?

— Только ему не говори.

Пока собрались, пока Ваську растолкали, майский свежий денек прочно утвердился. Каракут взлетел в седло. Левая рука на рукоятке черкесской шашки. Оглянул свой небольшой поезд. Погрозил шутливо Рыбке. Тот качался дремотно и полупьяно среди горбов понурого Васьки. Каракут махнул рукой. Двинулись.

* * *

Москва. Усадьба Шуйских. Два здоровых холопа бездельем мучались, ворота подпирали. Смотрели на улицу. Прохожих задирали. Бросали проходящим мимо молодкам.

1-й — Не туда идешь, карасик. Сюда ходи. Здесь слаще.

Молодка — Да что с тебя взять с холопа смиренного. Что мы с тобой делать? Ворота подпирать на пару.

2-й — Смотря чем подпирать. Если оглоблей.

Молодка. — Куда тебе. У тебя вся сила в язык ушла. Байбаки рязанские.

1-й — Брось их Федос. Тютя едет.

1-й холоп держал за уздцы крестьянскую лошадку. За ней возвышалась фигура здоровенного мужика.

1-й — Куды?

Мужик — Туды.

1-й — Куды туды?

Мужик не уступал.

М. — Туды куды?

1-й — Туды?

М. — Туды.

1-й — Туды. Туды можно… Если бы куды… Езжай.

Мужик чертыхаясь хлестанул лошадку.

У ворот подворья Шуйских. 1-й холоп смотрел вслед отъезжающей телеге.

1-й — Вот где, балабол. Не заткнешь. Что там?

2-й холоп показал разлапистый щучий хвост.

1-й — Ух ты какая жирная да купчистая. Чисто Меланья Патрикеевна с Арбату. Эта даже на рожу пригожей.

В это мгновение одна из створок тяжелых высоких ворот открылась и на улице появились красиво наряженные всадники на крупных немецких конях. Между ними был преувеличенно, выше самого высокого края лицемерия, бедно одетый тщедушный человек на маленькой хрупкой лошадке. У человечка были удивительно умные пронзительные, всеподмечающие глаза. И честно добытую щуку он подметил сразу.

— Что это у тебя, Фомка. — голос у человека был такого же высокого тона как несмазанные петли в деревянном хорошо натопленном доме.

Фомка не будь дурак, сразу на колени бухнулся, и щуку на руках перед собой держал.

— Вот, князь Василий.

— Это хорошо. На кухню снесите. От царя, если вернусь, попробую.

Холопы посмотрели как поезд князя Шуйского скрылся за поворотом, а потом Фома сказал.

— Эх, если бы я князем был… Никогда бы так. Что же это перед всей улицей у своих же холопов отбирать. Никакой чести.

А второй ему на это.

— Да что тебе понимать… Пановать не холопствовать. Там все навыворот, так уцелеешь.

* * *