Угарит

Вчера спрашивали про мою Библию. Не знаю даже, как им объяснить. У них тут клинопись на глиняных табличках, или папирус, но ведь не в материале дело. Надо срочно учить язык, уже что-то понимаю, но сказать мало что могу. Очень уж странный, на арабский мало похож. Ладно, я в свое время даже по-корейски что-то сказать мог. Разберемся.

Ну ладно, выучу, а что им скажу?»

– Ну, вот и кола, – удовлетворенно заметил я, – скоро и про Чебурашку будет.

– Че Гевару, – машинально поправила Юля, – он же Шад-Гиббару.

– А там, глядишь, и подсказки, как выбраться…

– Ага, и чит-коды с солюшенами. Не наигрался?

– Да отстанешь ты или нет со своими подколками? Кто в пещеру-то полез?

– Ладно, ладно…

«30-е. Давно не писал, много событий. Не ожидал от Жюли, и вообще все переменилось самым неожиданным образом. Попробую описать по порядку. Интересно, хоть кто-нибудь это прочтет? Графит никуда не денется, но вот может ли бумага прожить три тысячи лет? Только в особых условиях, которых здесь ждать не приходится: например, в египетских песках. Осталось попросить египетских купцов увезти мои записи к себе и закопать где-нибудь в Гизе или Оксиринхе. Хорошо заплатить, а еще лучше подарить полароидный портрет – за такое они на все согласятся. Не столько даже портрет ценен, сколько страшно, что себе его оставлю.

Ладно, я отвлекся. Итак, что было…»

На этом тоненький обрывок тетрадки заканчивался – вот тебе, бабушка, и солюшены с читкодами.

23

Пусть меня разорвут на тысячу маленьких медвежат, если я понимала хоть что-то в этом абсурде. Пока что более-менее внятно у меня оформились только две мысли. Во-первых, эти самые Вестники, или как их там, загремели в авантюру во времена, когда наши родители в детский сад ходили, отсюда и такие экзотические артефакты.

И, во-вторых, судя по всему, Ближний Восток – место странное и подозрительное, в нем и время, и пространство нашпигованы дырками примерно как голландский сыр. Только в отличие от сыра эти все дырки только в одну сторону работают.

Я внезапно почувствовала себя как воздушный шарик, из которого вышел весь воздух, и теперь он никому ненужной тряпочкой валяется в придорожной канаве. Примерно так же валялась и я, не в силах остановиться и прекратить истерику, которая в одночасье накрыла меня, к вящему ужасу и жреца, и, главное, Веньки.

Бедный парень страшно перепугался, уговаривая меня успокоиться и перестать, а меня трясло и колотило так, что в итоге он не нашел ничего лучшего, чем обнять меня и прижать к себе как маленького перепуганного ребенка.

– Кончай уже, – растерянно шептал он, – всю рубашку мне насквозь промочила… ну ты что… хватит уже… ну Юль… Ну что с тобой, в конце концов?! Ну сколько можно реветь?

Как оказалось, реветь можно долго, особенно если это первая моя истерика с самого начала нашего дурацкого приключения. Наконец кто-то сунул мне к самым губам чашу с водой, я попробовала глотнуть, подавилась, закашлялась и наконец сумела чуть-чуть перевести дух. Венька смотрел непонимающе и тревожно и выпускать меня пока не собирался. А мне после таких слез и не хотелось от него отрываться, наоборот, хотелось еще сильнее согреться и перестать наконец дрожать мелкой противной нервной дрожью.

– Венечка… не будет там никаких подсказок… не надейся, – прошептала я парню в самое ухо и чуть-чуть отстранилась, чтобы увидеть реакцию.

– Почему? – непонимающе нахмурился тот. – С чего ты взяла, Юль? Мы же только самое начало рукописи прочли, сама слышала, у нее и другие части есть, может, в них что-то более толковое написано.