Уездное

У Колумбов землишка была в Рязанской губернии, десятин там сто-полтораста — жили не горазд богато. А учителя сынишке своему — англичанина выискивали, да и не просто чтоб был англичанин, не из Англии, а из самых из Северо-Американских Соединенных Штатов. А иначе никак и нельзя: фамилия ихняя такая особенная. Хоть и не Христофор, а Иван Иванович сын-то их, ну, а все-таки, знаете, нельзя…

— В Рязанской губернии у нас — чистая беда, ничего-ничегошеньки нету, — жаловался Колумбов отец. — Ивану своему учителя ищу. Американца надо. Другой год уже бьюсь, никак не найти…

А пока что препоручили Иван Иваныча обучать дьячку Евдокиму. Временно, конечно.

Дьячок Евдоким пчел до страсти любил водить. И пока о пчелах Ивану Иванычу рассказывал, о премудром житье их, слушал малый его. А как чуть Евдоким насчет чистописания или диктанта — так сейчас Иван Иваныч лататы. Евдоким — за ним. Догнать-то, конечно, куда уж… А вот засядет Евдоким в бурьян или где-нибудь там за дверью — да оттуда скок. И сцапает Ивана и представит к отцу: так и так, мол, шалберничает малый, приструнить бы надо. А Иван Иваныч пред отцом стоит, ижицей ноги растопырил, упористо этак: сдвинь-ка, мол. И лоб нагнул, а на лбу, слева и справа, колечки жестких волос, как у бычка молодого. Пощупать тихонько бы: нет ли под теми колечками, не выбиваются ли маленькие твердые рожки. Отец мимо куда-то в окно глядит, равнодушен:

— Ну, что там… Это ведь так себе, временно. А вот когда мы тебе англичанина достанем из Соединенных Штатов, тогда уж… Ты, брат, одно себе запомни, какая твоя фамилия особенная. Сообразно живи…

Прошло года три — и сковырнулся старый Колумб: пробовал собственного изобретения молотилку, разнесло молотилку вдрызг — самого и убило. Так и помер — сыну американца не отыскал.

Открылись долги, землишку Колумбы продали, мать уехала к тетке в именье жить. А Ивану Иванычу куда же деваться? Ивану Иванычу только и осталось в юнкерское идти.

В юнкерском Иван Иваныч раскорячился, стал в коридоре подле бака с водой кипяченой, да так два дня и простоял: воду все голошил и глядел все кругом, прехмурый, — так все было далеко от лесов-полей.

А кругом как в котле кипучем кипит. Юнкера — по коридору гуляют, обнявшись; юнкера — за дверью в углу грабят пирожки у новичка; а самые какие похитрей — гладят полковницкую Мимишку:

— Мимишка, Мимишка, ах ты какая… Какая белая-то, а? — и погладывают умильно на полковника, а Колумб из-за угла, из глуби — на них.

«Эх, пинком бы эту самую Мимишку и всех… и задать бы лататы…» Но лес далеко.

После обеда Мимишка с ума сошла: фыркала, визжала, кружилась вокруг себя, как овца в вертячке злой.

— Мимишка… Мимишка сбесилась. Держи, а, держи…

Поймали, поглядели: ан она… голубая, Мимишка-то, а не белая…

Полковник прибежал. Нос у полковника приставной, на очках держался — нос у полковника запрыгал:

— Как? Сейчас же… Кто?.. — а голосу и нет уж.

Юнкера прятались за спины. Из-за спин вышел Колумб на середку, уставился попрочней:

— Это я, господин полковник. Это я тушью голубой намазал.

— Как-как смел? В карцер… на-на сутки! Нет, ты зачем это сделал?

— Я стоял… — начал было Колумб. («Да нет, не поймет безносый».) — Так надо было, господин полковник.

— На-надо было? На-на-на трое суток!

Колумб — налево кругом и в карцер. Но за «голубую» Мимишку — освободили Колумба от «приемных испытаний». Всех других новичков-пистолетов «поцукали» здорово: какие ночью в спальне в сапогах на босу ногу прыгали через веревочку; какие пили двенадцатую кружку воды; какие кончали получасовой бег на месте…

Колумб держался дичком, всегда хмурый. И было видать: что-то шевелилось за крепким его лбом, а что — неизвестно. Со всеми Колумб разве только водки хлебнет иной раз. Да и то, выпивши, все так же крепко стоял он на ногах, как вчера, и все так же молчал.

Как-то раз на занятиях по тактике загудела в классе синяя муха-громотуха. Звонко так, важно. Прислушались юнкера — и услыхали: а ведь весна, ей-Богу. Почесались:

— Эх, да кабы не экзамены…

И загудела по классам, как рой пчелиный, зубрежка: зубрили науки вслух, и всяк свое бормотал. А за окном, как назло, зеленая лезла травка, воробьи верещали вовсю.

Позанимался Колумб, приустал, учебу отложил.

«Нет, а гулять идти не резон: потом за книгу не сесть. Лучше уж так что-нибудь почитать».

Какая-то про химию книжка. Страничка, другая, десятая…

«Из воздуха, ну, просто вот из воздуха — и вдруг селитра. А из селитры, известно, порох…» — так прошибло это Колумба, ну, просто… Химия — вот это, мол, наука так наука, а не то что…

Наутро на толкучку побежал Колумб, накупил там старых химических книг, снадобий, пузырьков — и засел. В парте у себя развел лабораторию целую. Крышку парты поднимет, голову — под крышку и ворожит с утра до ночи.

— Колумб, да будет тебе играть-то! Обедать пойдем.

— Я не играю, — голос такой сумрачный, должно быть, и впрямь — не играет.

На тактике Колумб устойчиво ноги расставил и долго молчал. И к ужасу экзаменаторов — вдруг:

— Я собственно химией занимался…

— Хи-ми-ей!?