Удиви меня

А еще он сегодня не в настроении, и я прекрасно знаю почему. Этим утром мы едем навестить мою маму. Если честно, мне начинает надоедать отношение Дэна к таким визитам. Поначалу Дэн прекрасно ладил с моей мамой (так же, как и с отцом), но эти времена давно прошли. Каждый раз, когда на горизонте маячит визит к ней, в воздухе над Дэном собираются плотные тучи напряжения, которые я не могу рассеять легкостью своего тона. Первое время я и вправду пыталась, спрашивала его: «Что случилось?» Он же всегда кривил губы и мрачно переспрашивал: «Ты о чем? Ничего не случилось». Я же не сдавалась: «Ты случился, сидишь тут весь озлобленный!» После чего он неизменно огрызался: «Опять ты накручиваешь себя, все у меня нормально». Дальше этого никогда не заходило, ибо мне претит сама мысль устраивать из-за этого скандал (тем более в драгоценные выходные).

И я жила с этим, убеждая себя, что это всего лишь маленький закуток в нашем огромном доме семейного счастья. Но если мы собираемся жить в браке еще миллион лет, нужно с этим разобраться. Надо положить конец его страдальческим лицам каждый раз, когда я предлагаю навестить мою маму. Скоро уже девочки это приметят и начнут выспрашивать: «А почему папе не нравится бабушка?» А это будет очень плохо, ибо я не буду знать, что им ответить.

– Дэн? – начинаю я.

– Что такое?

Он поднимает на меня глаза, все еще хмурясь, и мое самообладание покидает меня. Как я уже говорила, я не сильна в спорах. И я даже не представляю, с чего начать этот.

Может, мне вовсе не стоит наступать в открытую, решаю я. Может, стоит действовать тайком? Построить стены доверия и привязанности между моей матерью и Дэном каким-нибудь ненавязчивым способом, чтобы никто из них и не заметил. Да. Отличный план.

– Нам уже пора, – бросаю я и покидаю кухню, умудряясь-таки не взглянуть на чертову змею.

Когда Дэн везет нас в Челси, я смотрю на дорогу, размышляя о браке и жизни, о том, насколько все несправедливо. Если кому-то и суждено было иметь долгий и счастливый (читай – идеальный) брак, то это были мои родители. Ведь они и вправду были совершенны во всем. Папа души не чаял в маме, мама души не чаяла в нем; на танцполе они всегда были самой красивой парой, на яхте – одной командой в одинаковых рубашках-поло, на родительских собраниях в школе они тоже появлялись вместе, излучая свет и радость, очаровывая всех своим обаянием.

Ну, мама по-прежнему всех очаровывает (почти всех). Но это иное очарование, нервное, непостоянное, готовое поблекнуть в любую секунду. Все говорили, она «успешно» справлялась со скорбью по папе, в отличие от Сильви, которая «до сих пор не может отойти». (Иногда люди совсем не думают о том, что говорят, правда? Переживать утрату – это не соревнование. Мама просто не выказывала своих чувств на людях, вот и все.)

Она часто говорит о папе, на самом деле она очень любит говорить о папе. Мы обе любим. Но разговор должен строиться строго по ее плану. Если вдруг заведешь «запретную» тему, она тут же начинает раздувать ноздри и сверкать глазами, потом она просто отворачивается к окну и начинает часто моргать. Ты чувствуешь себя отвратительно. Беда в том, что «запретных» тем много, они случайные и совершенно непредсказуемые. Папины разноцветные носовые платки, его забавные суеверия, связанные с игрой в гольф, каникулы, которые мы проводили в Испании. Темы кажутся вроде безопасными и безобидными, но не тут-то было. Каждая из них неизменно приносит с собой волну ярости, гляделки в окно и отчаянные попытки эту тему сменить.

Я списываю это все на скорбь. Скорбь подобна новорожденному младенцу. Она будит тебя в любое время суток. Заполняет твой мозг непрекращающимся плачем. Она отрывает тебя от жизни, не дает есть и спать, а все вокруг талдычат: «Крепись, время лечит». Чего они не говорят, так это: «Ты думаешь, спустя два года тебе станет легче, но вдруг ты слышишь знакомую мелодию в супермаркете и начинаешь рыдать у всех на виду».

Мама никогда не рыдает на людях, но она смаргивает слезы и думает, что никто не замечает. Я часто плачу. Но иногда выдаются часы и даже дни, когда я совсем не вспоминаю о папе. И потом, конечно, я чувствую себя ужасно.

– Почему мы сегодня туда едем? – спрашивает Дэн, остановив машину на красный свет.

– Просто пообедаем у нее, – немного резко отвечаю я. – Побудем семьей.

– И больше ничего? – приподнимает бровь он, оставляя меня в замешательстве. А почему должно быть еще что-то? По телефону прошлой ночью я несколько раз переспросила у мамы: «Это просто обед, да? Больше ничего?» – «Конечно, родная» – отозвалась она, как мне показалось, обиженно.

У каждого из нас есть свое, как любят сейчас говорить, «темное прошлое». Моя мама не исключение. Об этом знает Дэн, знаю я, знает она сама. Даже девочки догадываются.

– Она опять начала, – спокойно говорит Дэн, приметив отличное парковочное место за ее кварталом.

– Ты не можешь знать наверняка, – возражаю я.