Удар судьбы

Мальчишка испуганно вскочил на ноги, зашагал, вжав голову в плечи. Мокрая от пота рубаха сочилась кровью — видать, удар рассек кожу. Лес наконец кончился, тропинка — или, уже узенькая дорожка — пошла по широкому лугу, поросшему густой зеленой травою и клевером. Идти стало трудней — жарко! К тому же сильно хотелось гм… по естественным надобностям. Да и пожрать было б неплохо, но, похоже, никто пленников кормить и не собирался. И пить, пить бы…

Миновав дубовую рощицу, дорога взобралась на холм. Лешка вытаращил глаза, силясь хотя бы приблизительно определить — где они находятся. Покрутил головой — слева, и справа, и сзади синели леса, а впереди… впереди колыхалась голубоватой травою степь без конца и без края! Пахло горькой травой и гарью. Ну, ни фига ж себе! А где же железная дорога? шоссе? По идее, где-то рядом должны быть. Ладно, машин не слыхать, но поездов! Уж их-то километров за пять слышно. Не ходят? Какая-нибудь забастовка? Или — железка совсем в другой стороне? А шоссе-то именно здесь должно быть! Солнце в правый глаз светит, значит, их ведут на юг, куда же еще-то? А раз на юг, то на севере должна остаться Калуга, а на юге — вот-вот показаться Одоев. И между ними — шоссе. А — нету!

Оба-на!

Когда нырнувшая в ложбинку дорога вновь взобралась на очередной холм, Лешка увидал справа город. Далеко, километрах в трех.

— Белев, — тихо произнес бредущий сзади монах. — Скоро придем, упаси, Господи!

Бандиты явно обрадовались, заскакали на конях, заулыбались, крича что-то друг другу гортанными голосами. Ага, там, в городе, наверное, фура. Сейчас, подойдут к шоссе — подъедет.

Лешка присмотрелся: город был какой-то странный. Ни подъемных кранов, ни высотных зданий — зато много церквей с золотистыми куполами и — такое впечатление — деревянных.

— Не молись на те церкви, друже, — неожиданно предупредил монах. — Белев, сам знаешь, не наш град — опоганенный. Сколь уж там Улуг-Махмет-царь? Два лета, а может, и того боле. Ишь, собрался, упырь, Москву сжечь — да кишка тонка, уберегла Богородица. Вот посейчас и лютует, пес. От Москвы все вокруг пожег, людей побил, кого в полон взял. Ох, грехи наши тяжкие… Ох, где ж заступники наши — Василий-князь да Дмитрий Шемяка? Хо, не с татарами безбожными ратятся они, а друг с дружкой, все стол московский делят. А поганые идут с победами на земли русские!

— Малчат! — подскочивший всадник ударил монаха плетью.

Досталось и Лешке — будто током ожгло, да больно-то как, аж дыханье перехватило!

Вот, урод! Что б ты со своего коня сверзился, чтоб тебя…

Спустившись с холма вниз, колонна вдруг остановилась у неширокой речки, через которую был перекинут узенький деревянный мостик с покосившимися перильцами из старых жердей.

— Отдыхать! — спешившись, приказал тот, что светил ночью факелом, в кожаном нагруднике и шлеме. Видать, этот парень и был среди бандитов главным — те его слушались. Интересно, с чего это они так чудно оделись? Может, и впрямь, артистами решили прикинуться? Ван Даммы, блин, недорезанные, Шоны Коннери.

Подскочивший бандюган отвязал пленников друг от друга и, гнусно ухмыльнувшись, что-то коротко бросил сквозь зубы. Судя по действиям остальных людокрадов — по очереди развязывающих пленникам руки, — несчастным разрешили оправиться. Прямо здесь, на виду, под зорким надзором. Всем — и мужикам, и женщинам, и детям.

Оправились, куда деваться? Потом напились из реки, умылись — бандюки в этом не препятствовали, однако стерегли зорко — не дернешься. У пояса сабли, в руках — короткие копья с разноцветными бунчуками, за спинами — луки, вот олухи! Автоматов незаметно, хотя, конечно, пистолеты наверняка под одежкой прячут.

— Отдыхать! — окинув пристальным взглядом выстроенных в шеренгу пленников, коротко объявил главарь, и, поворотив коня, неспешно потрусил к недалекой рощице. Туда же повели и несчастных. Снова связали, разрешили улечься в траву под кустами. Кормить, правда, не покормили, нелюди, но хоть попить дали да вымыться… Ну и сейчас привели в тень.

Лешка поворочался — лежать было неудобно, мешали связанные за спиной руки. Огляделся — жаль, не повезло вновь оказаться рядом с монахом, с которым, кажется, наладился уже контакт. Юноша повернул голову: слева от него лежал белобрысый пацан в разорванной длинной рубахе, тот самый, кого перетянули плетью, справа — шагах в трех — девчонка лет шестнадцати. Босая, с заплаканным лицом и распущенными по плечам спутанными светлорусыми волосами. В смешном — сером, с красной вышивкой — платье, больше напоминавшем длинную толстовку.

Лешка внимательно осмотрелся вокруг, намереваясь переговорить с девчонкой, но его опередили. Двое бандюков, похохатывая, подошли к пленнице и, прислонив копья в старой березе, уселись в траву рядом. Загоготали, загирчали по-своему.

— Якши!