Удар судьбы

— Я не хочу слушать вас. — Маска исказилась, совсем чуть-чуть. Но сам Сатана затрепетал бы от этой усмешки. — Вы? Вы посмеете мне возразить? — Последовавшее фырканье соответствовало усмешке. Чистое презрение, без каких-либо примесей. Кунгас повернул голову назад, к Шакунтале. — Я скажу тебе кое-что, девочка. Послушай меня и слушай хорошо. Однажды я взял тебя в плен, до того, как стал твоим охранником. Я знал тогда правду, точно так же, как я знаю ее сейчас. С той же уверенностью. Дело очевидно — очевидно — для всех, кроме дураков, ослепленных традициями.

И он снова фыркнул. Презрение осталось, усиленное холодным юмором.

— Все те месяцы во дворце Подлого, пока я держал тебя в плену. Ты помнишь? Ты помнишь, как осторожно я выставлял стражу? Как сурово я поддерживал дисциплину? У тебя были глаза, чтобы видеть, и разум, тренированный для схватки. Ты видела?

Кунгас уставился на императрицу. Через мгновение Шакунтала кивнула. Кивнула не как императрица, а как школьница, когда начинает понимать урок.

Кунгас резко повернул голову на господ благородного происхождения.

— Против кого я устанавливал железную стражу, девочка? Против них?

Он хрипло усмехнулся, так дико, что это почти пугало.

— Против них? Этих чистокровных домашних животных? — Он снова засмеялся, звук напоминал лай.

— Я не боялся их, девочка. Я не следил так внимательно, потому что волновался о Чоле. Или Тамрапарни, или Керале, или…

Он замолчал и махнул мощной рукой.

— Тогда я был твоим врагом, Шакунтала. И таким же хорошим врагом, каким я впоследствии стал другом. Я знал правду. Я всегда знал. Я знал, кто придет за тобой. Я знал, и боялся этого.

На мгновение его глаза переместились на Дададжи. Лицо пешвы все еще оставалось спрятанным. Кунгас слегка кивнул в сторону склоненной головы, словно признавая поражение в старом споре.

— Моя душа знала, что он там. Я мог чувствовать его душу, прячущуюся в лесах у дворца. Я ни разу не заметил его, ни одного раза, но я знал. Именно поэтому я установил стражу, и поддерживал дисциплину, и каждую секунду оставался настороже. Я никогда ничего не боялся, кроме прихода Пантеры. Только один человек, знал я, может угрожать моей цели. Ветер Великой Страны — это, и только это, могло вырвать тебя из рук малва.

Его взгляд вернулся на императрицу. Ясные, яркие миндалевидные глаза на бронзовом лице.

— И этот Ветер, один, девочка, может удержать тебя вне лап асуров. — Кунгас распрямил руки и опустил их по бокам.

— Сделай, как тебе говорит римская женщина, Шакунтала. Сделай так и никак больше. Ее совет — это совет империи, которая на протяжении тысячи лет никогда не выпускала правду из вида. В то время как эти…

И снова напряженные, презрительные пальцы.

— Эти — только послы давно заблудившихся в иллюзии. — Теперь Кунгас занял свое место. И снова воцарилась тишина.

Послы даже не шептались. Комнатные собачки присмирели и сжались.

Ирина задержала дыхание. Оставалось услышать только один голос. Один голос в этой комнате, который все еще может склонить императрицу к ошибке. Ирина боялась этого голоса и обнаружила, что молится. Она страстно желала, чтобы человек, которого она полюбила, правильно понял душу другого человека. Возможно, в первый раз в жизни Ирина молилась, чтобы она сама ошиблась.

Лицо Шакунталы оставалось неподвижным, как у статуи. Но внешняя напряженность не могла скрыть — ни от Ирины, ни от кого-то в комнате — смятение, которое кипело внутри.

Ирина испытывала жалость. Разум девочки — а теперь императрица была девочкой — оказался крепко заперт. Полностью парализован. Самое сильное, глубоко спрятанное желание Шакунталы боролось с железным чувством долга — а теперь иностранка повернула долг против желания. Да, освободила одно другим. Но для девочки, которая никогда не видела между ними связи, получилась лишь запутанная паутина сомнения и смятения.

Тогда Шакунтала сделала только то, что могла сделать. Она повернулась к человеку, на которого полагалась, чтобы найти нити, которые направляли ее жизнь.

— Дададжи? — спросила она тихо, просяще. — Дададжи? Ты должен сказать, что мне делать?

Челюсти Ирины сжались. Губы были плотно сомкнуты. Этот вопрос не задавался советнику императрицей. Этот вопрос дочь задавала отцу. Любящая дочь обращалась к отцу, которому доверяла, и искала не совет, а указание.

Теперь решение было за Холкаром. Ирина точно знала это. В своем нынешнем состоянии, парализованная и в смятении, Шакунтала покорится пешве так уверенно, как дочь покорится отцу.

Ирина увидела, как поднялись и опустились плечи Дададжи, когда он сделал глубокий вдох. Он поднял голову. Впервые с тех пор, как Ирина заметила понимание на лице Дададжи, она увидела его лицо.

Облегчение оказалось почти взрывным. Ей пришлось бороться, чтобы выдохнуть бесшумно.