Удар Молнии

— Сумасшедший!.. Это же был человек! Понимаешь?

— Это — не человек! — выкрикнул тот. — Это скотина, раб! Раб по жизни и по духу!

Удар был профессиональный, точно под левую лопатку, в сердце. Смерть эта не то чтобы потрясла, а как-то возмутила, озлила Грязева чувством собственной вины, как было там, на Балканах, когда он сам резал выняньченных своими руками диверсантов.

— Прости, брат, — сказал он мертвому. — Война есть война…

«Ковбой» отчего-то присмирел, сидя неподалеку на земле, в сумерках вдруг пропали его блистающие огромные глаза и белело только узкое тонкое лицо.

— Уходи! — приказал Грязев. — Похорони… товарища и уходи.

— Оружие отдашь? — минуту помолчав, спросил он.

— Нет, не отдам! Иди домой! Хватит, навоевался.

Это он пропустил мимо ушей, встал.

— Ну и хрен с тобой, не отдавай. Что я, в Чечне оружия не добуду?

— Я сказал — иди домой! — приказал Саня, хотя чувствовал, что это бесполезно.

Парень снова сел, искоса глянул на мертвого.

— Он был раб!.. Пятнадцать месяцев назад дезертировал, паскуда. Продал автомат духам и удрал. Они же его и поймали… И сделали рабом! Потом что он был по жизни раб! А я хотел сделать из него человека… Ты меня слышишь?

Грязев молчал, и это заставляло «ковбоя» оправдываться.

— Он, падла, целый год добровольно жил в рабстве! Говорит, даже ночью не охраняли… Он, сука, всех нас опозорил! У духов коронка — иметь русского раба! Который работает и не убегает. Они их как скотину продают, отдают за долги, меняют… Честное слово, думал, человеком сделаю! А из раба человек уже не выходит… Я его же у духов отбил. Везли менять на какого-то чеченца, который в Моздоке сидит… Он, паскуда, дезертировал, да еще и к мамке привезут? А потом еще женится, потомство даст?! Ну, что ты молчишь? Скажешь, я не прав?

— Ты тоже дезертир, — мрачно отозвался Саня. — Так что помалкивай.

— Кто? Я — дезертир? — взорвался «ковбой» и снова заскрипел зубами: с нервами у него было совсем плохо…

— Войска вывели, а ты здесь…

— Надо мне, потому и здесь, — все-таки справился с собой вояка, но хватило ненадолго. — Мочить их буду, пока жив! Пока всех не уничтожу лично, своей рукой. Пока последнего не урою!

— Всех не уроешь, потому что с нервами у тебя совсем худо.

— Я два раза Гудермес брал!

— Ну и что?

— Как — что? — вдруг изумился он. — Два раза брал! Гудермес! Какие тут нервы? Тем более, во второй раз у меня… Духам положена кровная месть, а нам что? А мне что?! И я буду мстить. Пока всю эту банду не перережу. Как я пойду домой, сам подумай?

— У тебя что, брат погиб? — спросил Саня. «Ковбой» несколько минут ковырял землю и осторожно, чтобы не слышали, швыркал носом.

— Не брат… Брата у меня нет. Отец. Его раненого в плен захватили, когда во второй раз брали Гудермес. Ладно бы просто убили… Над телом надругались… Я нашел, кто, всех по именам знаю, всю банду. Трем отомстил. Еще пятеро по земле ходят.

— Отец был офицером?

— Да нет, рядовой. В одном отделении были… Приехал за мной. Помнишь, московские ублюдки подхватили душманскую кампанию, чтоб родители детей из Чечни забирали? Ну вот, батя и прилетел сюда, с матерями. Уговаривать, — он довольно быстро успокоился — тайно выплакался. — А посмотрел, что творится, и остался. Заключил контракт. Полгода вместе воевали. Он тоже когда-то в десантуре служил срочную… На моих глазах взяли. Меня тоже ранило, девять осколков достали… Патроны кончились, падла! Последнюю гранату кинул… и не докинул, только самого оглушило.

— Не знаю, что сказать тебе, брат, — помолчав, вздохнул Грязев.

— Не знаешь — не говори! — отрезал «ковбой».

— Мой тебе совет — иди домой. Убьют — не станет у твоей матери ни мужа, ни сына.

— Отомщу, — уйду.

— Да убьют же тебя, дурак!

— Не убьют! — уверенно заявил он. — Бог за меня, чую, как оберегает. Столько раз смерть отводил…

— А как потом жить-то тебе? Он понял, о чем речь, встал, потоптался, снова искоса глянул на мертвого раба.

— Не знаю… Но в третий раз на Гудермес не пойду. Лучше на Москву. За эту войну еще надо отомстить. Только не знаю пока, кому именно. Конкретных имен не знаю. Но я обязательно узнаю!

Грязев бросил ему под ноги автомат, сел, обхватив голову руками, зажал уши — то ли в пространстве, то ли в нем самом что-то тоненько, с однообразным переливом, зазвенело — эдакий серебряный колокольчик, напоминающий жаворонка в весеннем небе. Только надсадно, навязчиво, как звенит при кессонной болезни…

Глава 2